Он добавляет: «Здесь кроется трудность, и в этом заключается редкость вопроса. Если бы воля вообще не была задействована, эстетическое познание никогда не было бы возможным. Я должен отрицать редкость этой вещи. Достаточно хорошо обустроенная натура легко и часто погружается в эстетическое созерцание.

Третий недостаток эстетики Шопенгауэра возникает из-за ложной классификации природы, преображенное отражение которой является целью всего искусства. Как мы знаем, он насильственно стер все особые способы действия неорганических сил и таким образом получил объективную материю, в которой проявляются низшие объективации воли. Они меняют названия только в эстетике и теперь называются низшими идеями. Он говорит об идее тяжести, жесткости, сплоченности, твердости и т.д., и он не ставит перед строительным искусством, как прекрасным искусством, никакой другой цели, кроме как довести некоторые из этих идей до ясного восприятия.

Я отвергаю и одно, и другое. Моя философия знает только идеи железа, мрамора и т.д., и, конечно, на ее стороне истина. Во-вторых, материал здания – это не главное, а главное – форма, как я сейчас объясню.

В области растений и животных идеи Шопенгауэра идентичны родовой концепции, которую я уже критиковал. Только высшие животные обладают, по мнению Шопенгауэра, выдающимися качествами, свойственными индивидууму, и являются «в известном смысле» особыми идеями. С другой стороны, каждый человек должен рассматриваться как особая идея.

Характер каждого отдельного человеческого существа, в той мере, в какой он полностью индивидуален, а не полностью заложен в характере вида, может рассматриваться как особая идея, соответствующая своеобразному акту объективации воли.

(Мир как воля и представление. I. 188.)

Индивидуальность мощно проявляется в человеке: у каждого есть свой характер.

(Мир как воля и представление. I. 141.)

Когда он выводил эти последние результаты своих наблюдений, его взгляд был свободным и ясным.

Четвертый существенный недостаток эстетики Шопенгауэра, вытекающий не из его физики, а из его ущербной теории познания, – это отсутствие разделения прекрасного на

– субъективно-прекрасное,

– основание прекрасного в вещи самой по себе,

– красивый объект.

Я очень резко развил это различие в своей философии и считаю, что только благодаря тому, что я проследил от субъективно-прекрасного к идеальным связям нашего разума, осуществляемым на основе априорных форм и функций, эстетика стала наукой в строгом смысле Канта, который, как известно, полностью отказал ей в этом характере. Он говорит:

Немцы – единственные, кто сейчас использует слово эстетика для обозначения того, что другие называют критикой вкуса. Это основано на ошибочной надежде превосходного аналитика Баумгартена подвести критическую оценку красоты под принципы разума и возвести ее правила в ранг науки. Но эти усилия тщетны. Ибо воображаемые правила или критерии, согласно их первоисточникам, являются чисто эмпирическими и поэтому никогда не могут служить определенными законами a priori, в соответствии с которыми должно быть направлено наше суждение о вкусе

(Критика чистого разума. 61.)

Шопенгауэр знает только прекрасный объект и определяет его следующим образом:

Называя предмет прекрасным, мы тем самым выражаем, что он является объектом нашего эстетического созерцания, которое включает в себя две вещи, а именно: с одной стороны, что его вид делает нас объективными, то есть что, созерцая его, мы уже не осознаем себя как индивидов, а как чистых безвольных субъектов познания; а с другой стороны, что в предмете мы узнаем не отдельную вещь, а идею.

(Мир как воля и представление. I. 247.)

Следствием этого было бы то, что в эстетическом созерцании мы должны были бы находить каждую вещь прекрасной, поскольку в ней раскрывается идея, и Шопенгауэр также выражает это прямо:

Поскольку, с одной стороны, каждая существующая вещь может быть рассмотрена чисто объективно и вне всякого отношения; поскольку, с другой стороны, воля проявляется в каждой вещи на каком-то уровне ее объективности, и поскольку она, таким образом, является выражением идеи, каждая вещь также прекрасна.

(Мир как воля и представление. I. 247.)

Он также говорит:

Одна вещь прекраснее другой тем, что она облегчает это чисто объективное созерцание, вмещает его, даже принуждает его, как бы заставляет его, и тогда мы называем его очень

красивым.

Подход Шопенгауэра к этому наблюдению был похож на подход Канта к причинности. Как последний сделал последовательность единственным критерием отношения причинности, в то время как всякий успех действительно является следствием, но не все следствия являются успехами, так и у Шопенгауэра все прекрасно, потому что на него можно смотреть эстетически, в то время как должно быть сказано: Прекрасное может быть признано только в эстетическом состоянии субъекта, но не все, что рассматривается в этом состоянии, является прекрасным.

Шопенгауэр заходит так далеко, что безоговорочно приписывает красоту любому артефакту, поскольку его материал выражает идею, которую субъект может сделать объективной, что в корне неверно. Представим себе два бронзовых предмета, например, две гири, одна из которых представляет собой правильный, полированный цилиндр, а другая – грубый, неаккуратно обработанный цилиндр. И то и другое, по мнению Шопенгауэра, выражает идеи жесткости, связности, тяжести и т. д. и может сделать нас объективными; следовательно, они оба прекрасны, но никто не возьмется утверждать это. Здесь решающее значение имеют только форма, цвет, гладкость и т.д., и все это как раз и есть субъективно-прекрасное, которого Шопенгауэр не знает.

Субъективная красота, которая основана на

– причинность,

– математическое пространство,

– время,

– материя (вещество)

Я подробно описал это в своей работе и ссылаюсь на нее. Это формально-красивое и незыблемое априорное основание, на основании которого субъект определяет, что красиво, что нет. Подобно тому, как субъект в целом не признает ничего вне себя, что не производило бы впечатления на его органы чувств, что он не мог бы поэтому ни формировать, ни мыслить в соответствии со своими формами, так и в природе он не признает прекрасным ничего, чему бы он сначала не приписал красоту.

Способность человека судить по формально-красивому – это чувство прекрасного. Он есть у каждого человека, так же как у каждого человека есть способность суждения, у каждого человека есть разум. Но как многие люди способны устанавливать лишь очень короткие ментальные связи и лишь немного расширять круг своего видения, в то время как некоторые охватывают всю природу и ее связь со своим духом, так и чувство красоты у многих присутствует лишь как зародыш, у других же оно полностью развито. Дающее закон чувство красоты можно приобрести, потому что оно, как зародыш, присуще всем и поэтому требует только ухода и воспитания. Только посмотрите на любящих искусство итальянцев и французов, которые могут ежедневно купать свой дух в море красоты или изящества.

Одному человеку может показаться наиболее привлекательным плоский морской берег, другому – андалузский пейзаж, третьему – Босфор. Поскольку это так, Кант считал, что эстетические суждения содержат так же мало необходимости, как и суждения вкуса. Но это довольно односторонняя точка зрения. В вопросах красоты судьями могут быть только те, кто наделен развитым чувством прекрасного, а поскольку суждения таких судей выносятся по законам, которые априори заложены в нас, они обязательны для всех. Совершенно безразлично, протестует ли тот или иной против этого и укрывается ли он в своей личности, которая не может с этим согласиться. Пусть он сначала разовьет в себе чувство прекрасного, а потом мы дадим ему право голоса.

Если объект природы или искусства соответствует всем формам формально-красивого, то он идеально красив.

Рассмотрим, например, «Ифигению» Гете в условиях субъективно-прекрасного, о котором идет речь в поэме, то есть прекрасного причинности, времени и субстанции; оно всегда безупречно. Или посмотрите на Неаполитанский залив, например, из Камальдоли или Сан- Мартино, и оцените формальную красоту пространства и материи, и кто захочет изменить цвета, линии берега, запах вдали, форму сосен на переднем плане, словом, вообще что-либо? Даже чувство прекрасного у самого гениального художника не захочет убрать что-то здесь или добавить что-то там.

Совершенно прекрасные произведения природы