Я его ненавидела. Через месяц меня начало тошнить. В больницу повезли, обследовать. Ну и обследовали — беременность и воспаление лёгких одновременно обнаружили. Я же часами после школы сидела на балконе, думала, что Валерка догадается меня там увидеть. А их уже в городе не было к тому времени.

Когда я оправилась от воспаления, аборт делать было поздно совсем. Чтобы правда не просочилась наружу, такая позорная для моего папочки правда, меня, когда живот стал заметным даже на моей пухлой фигуре, это в мае уже было, упекли в специальную какую-то больницу с мягкими стенами. Красивые мягкие с пупышками такими стены. Пупышки не отрывались, головой биться было не обо что. На окне за сеткой — решетка. Крики мои никто не слушал и не слышал. Честно говоря, я тогда о ребёнке, как о человечке, наверное и не очень думала. О себе больше думала, какая я несчастная. Снова стала от еды отказываться, чтобы сдохнуть там в этой тишине! Тогда меня стали кормить через зонд, это очень больно. Зато тогда у меня, наверное, была худенькая фигурка, — Жанна неуверенно посмотрела на Ларика. — Это ничего, что я так подробно? Натуралистично?

— Ничего. Валяй! — ему было даже страшно представить, что испытывала там такая же девчонка, как Настя сейчас. Семнадцать лет! — Что дальше было?

— Дальше? А всё просто. Я даже счёт дням не могла вести. Постоянно была в каком-то отупении. Помню, что очень жарко стало, и в этой палате проветривали ночью, когда прохладно было, и меня уводили в другую такую же палату на это время. Стала есть. Подбавляли мне что-нибудь, наверняка, чтобы не кусалась и не орала. По ночам приезжали родители.

— Почему всё по ночам-то?

— Ну как почему? Чтобы меньше людей и их, и меня видело. Всякие фрукты привозили, продукты полезные для беременной, а я их топтала ногами. Привозить перестали. Просили, нет, у-мо-ля-ли меня вести себя «прилично», говорили, что и без этого я для семьи создала кучу проблем.

А однажды я очнулась в другом помещении. Окно, правда, было тоже с решеткой, но стены были обычными. Только мои руки и ноги были привязаны к кровати. В руки воткнуты иглы от капельниц. Живота моего огромного не было, только повязка утягивающая. Вот и всё.

— Как всё? А ребёнок?

— А его не было. Сказали, что он мертворождённый был.

— А труп отдали?

— Какой труп, Илларион? Ты, честное слово, не догоняешь. Во-первых, никто, я думаю, и не просил этот труп. Кому оно надо, если бы даже и был? А во-вторых, когда я лежала и ещё не совсем пришла в себя, после наркоза видимо, я слышала голоса, что роды прошли нормально. Понимаешь: «Роды прошли нормально»? Хотя, кому я говорю, что ты там можешь понимать?

— Ну и что, ну нормально? И что?

— А то, что когда ребёнок мертвый — это не нормальные роды. И он так у меня бился, маленький, в самый последний наш с ним день, который я ещё помнила. И на самом деле, куда они мертворождённых детей девают? Они же уже — дети?

— Не знаю. Отдают, всё-таки, я думаю.

— Вот и я ничего не знаю о своём ребёнке. Я его в последние дни уже так хотела! Он бы меня любил же? Всё надеялась, что Валерка что-нибудь придумает, найдёт меня… Не нашел. А потом я им пообещала, что не буду вести себя, как дикая кошка, если они меня отвяжут. Через неделю я была дома. Меня сразу отправили в санаторий, на юг куда-то, с неплохой в принципе сопровождающей тёткой, медсестрой. Август был, я экзамены выпускные сдала прямо там, заочно. И в институт, на заочное тоже там поступила. Я что угодно тогда бы сдала! Я себя плохо помнила, но когда надо было, сосредоточивалась. Наверное у меня, как и у матери моей, нервы железные. И мне надо было срочно занять чем-нибудь мой мозг, чтобы не сойти с ума. Вот и всё. Там пробыла до ноября. В последние недели я уже одна гуляла вдоль берега. Октябрь был, море было холодным, топиться было страшно и очень холодно.

— А потом?

— Смотри, белочка на сосне! — Жанна старалась выглядеть бодрой и спокойной, но голос у неё дрожал.

— Ты пробовала хотя бы концы найти? Должны же быть хоть какие-то следы этого преступления?

— Один раз попробовала. Сделала несколько наводящих звонков, я так говорила, что как-будто бы это мать моя звонит. У нас с ней голоса одинаковые. Не находишь?

— Нет. Интонации совершенно разные. Только тембр похож.

— Ну вот. И там это поняли, наверное. В тот же вечер ко мне психиатра на дом привезли, он со мной долго говорил обо всяких комплексах и фобиях и посоветовал думать об институте, как о самом главном для меня вопросе на тот момент. Тогда я и решила экстерном всё сдать и закончить с этим образовательным вопросом. Сдала и закончила на два года раньше и с красным дипломом, которым мои родители очень гордятся.

Понимаешь? Где мой, никому не нужный, кроме меня, ребёнок, и где мой институт, всем нужный, кроме меня? Силы не равны.

А ты тут разглагольствуешь о том, что ты отчего-то там не согласен с моим отцом. Какие мелочи! И потом тебе же царство возможностей в приданое за мной предлагают. От такого нормальные люди не отказываются. А с ненормальными… чего с ними церемониться? Их практически же нет? И запомни, не стоит кусать того. кто может тебя сожрать целиком. Я это усвоила. Так я-то им ещё дочерью прихожусь. А по тебе вообще катком проедут и даже не заметят, что ты круче самого крутого яйца. Такие вот дела, Илларион Николаевич, — Жанна замолчала, а потом, чтобы развеять совсем уж мрачное представление об ожидающей их жизни, бодро проговорила:

— Смотри, ЧМЗ, как кочегарка, весь дым на центральную часть города сегодня тянет. Окна ночью придётся закрывать, у меня от него астма начинается какая-то. А у тебя — ничего?

— А я в деревне живу. Раньше тоже чувствовал. Слушай, Жанна, а если бы отыскался твой ребёнок? Что бы ты сейчас сделала?

— Сейчас? Сейчас я бы спокойно ушла из дома и сделала бы всё это предметом самых крутых сплетен. Я бы их уничтожила, не физически. Но морально точно бы уничтожила бы. Сейчас же совсем другое дело. Я совершеннолетняя, и не такая дурочка наивная, как была когда-то. И я работаю — я хороший специалист, во всяком случае точно таким стану, и очень быстро. Конечно, если