– Я иду, – повторила она и пожала плечами. – По правилу Когорты.

– Что за правило, Марта? – удивилась Абигейл.

– Слабакам не положено пиво, – ответила Диас и добавила, помолчав: – Наверное, это не официальная формулировка, но я другой не слышала.

– Никогда такого не слышал, – в восторге сказал Магнус.

– А я вот слышал, – признался Матфий Нониус.

Все смотрели на Харроу, ожидая ее вердикта. Легенды, солдаты, поэты, Магнус.

– Нониус. Нигенад. Я не имею права вас удерживать, – наконец сказала она. – Вы оба достойно служили своему Дому, и я благодарю вас обоих. Нониус, если ты задолжал святому долга, он может принять твою помощь. Иди. Я сама должна вернуться как можно скорее.

Он отступил на шаг и поклонился ей. Это было очень простое незатейливое движение, которое в «Нониаде» заняло бы полстраницы. Времени на долгие речи у него не было, да он и не склонен оказался к долгим речам, вопреки двенадцати книгам, прославлявшим его многословие. Он сказал только:

– Спасибо и прощай. Пятая, говорящая с духами, можешь ли ты отправить нас четверых на берег?

– Легко, – сказала Абигейл.

Она положила руки на плечи Протесилаю и Ортусу, посмотрела на них сквозь толстые очки и сказала быстро:

– Вы…

– Во славу Седьмого дома, – сказал Протесилай.

– Во славу Второго дома, – сказала Марта.

– Во славу Девятого дома, – сказал Ортус.

Свечи снова вспыхнули, черное пламя почти лизнуло потолок, дом Ханаанский опять содрогнулся, как будто началось землетрясение, лампы замигали и ненадолго погасли… и четверо рыцарей пропали. Ушли в Реку. Харроу поняла, что представляет себе эту картину. Как они выходят из бурных вод перед святым долга, который держит в руках копье и рапиру. За ним высится что-то огромное, что невозможно охватить взглядом. Оно мрачнее смерти, оно невообразимо, оно наступает на четверых мертвых воинов и ликтора.

Она не попрощалась. Ей так редко приходилось прощаться.

* * *

Лампы снова замигали. Из-под ног поднимался полупрозрачный туман, слегка пахнущий дымом. Свечи окончательно погасли, и их маленькие шелковистые души вознеслись в небо, в металлические балки. В воздухе повис вездесущий, приставучий запах горящей пыли, грохот рассыпающихся камней и ломающегося металла стал постоянным. Они смотрели друг на друга измученно и смущенно: Харрохак и призраки Дульсинеи Септимус, Магнуса Куинна и Абигейл Пент.

Харроу ощутила все нарастающее волнение, которое не могла подавить, и коротко спросила:

– Какова моя роль в этом исходе, Пент?

– Если ты останешься, то ты, конечно, себя не поглотишь и не изгонишь, – сказала Абигейл, но как-то уж очень осторожно. – Ты – хозяйка этого места, и можешь уйти отсюда только добровольно… или тебя можно изгнать силой, как попыталась Спящая. Духи всегда стремятся вернуться в свои тела и чахнут без них. Ты можешь уйти в Реку, навсегда покинув тело – или просто вернуться и проснуться.

Гидеон.

В доме Ханаанском ее смущало то, что она все время возвращалась мыслями к Гидеон. На одно краткое и прекрасное мгновение она обрадовалась этому: этой крошечной вечности между прощением и медленной, нерассуждающей агонией. Гидеон закатывает рукава рубашки. Гидеон исчезает в тени, нарушая обещание. Одна идиотка с мечом и асимметричной улыбкой стала концом Харроу: этот апокалипсис произошел быстрее, чем погасло бы солнце в случае смерти императора.

Она могла отпустить себя или вернуться в тело и отпустить ее.

Нав приняла свое решение, когда смерть в любом случае сделалась неминуемой. Она могла сказать: «Харроу выживет» или «Харроу умрет». И она, мать ее, сказала: «Харроу выживет», что нужно было уравновесить. «Гидеон умрет». А теперь она снова стояла перед выбором, которого всегда жаждала. Возможностью сказать да и возможностью сказать нет. Стрелка весов склонялась от нет в сторону да.

– Если я вернусь, я окончательно уничтожу ее душу.

Магнус подошел и взглянул Харроу прямо в глаза. Она вдруг почувствовала, что этот самый человек, про которого Гидеон целую жизнь назад сказала, что он был добр с ней. Выражение его лица стало жестким, но глаза остались добрыми. Вот только доброта – это нож.

– Все это случилось потому, что ты не смогла смириться со смертью Гидеон. – Удар был нанесен с точностью, доступной не всякому Нониусу. – Я тебя не виню. Но где бы ты оказалась прямо сейчас, скажи ты себе «она мертва»? Ты держишься за нее, как влюбленный за старые письма, но, умерев, она перестала быть Гидеон. Именно так и работает ликторство, разве нет? Она умерла. Она не сможет вернуться, даже если ты засунешь ее в ящик и не станешь туда смотреть. Ты не ожидаешь ее воскрешения. Ты превратила себя в ее мавзолей.

Его жена посмотрела на Харроу и пробормотала:

– Да уж, Магнус, ты попал в точку. – Но он проигнорировал ее, что было весьма необычно.

– Знаешь, Абигейл меня бросила, когда нам было по семнадцать. Я три года хранил оторванный уголок от ее бальной карточки. Там не было никаких надписей, ее инициалов или моих. Просто уголок.

Одна из ламп оторвалась от потолка и рухнула на пол, оставляя за собой ливень искр. Харроу показалось, что зазвонил колокол.

– Это просто твой оторванный уголок карточки, – продолжил Магнус. – Ты умная девушка, Харрохак. Тебе придется усвоить один из тяжелейших в жизни уроков: урок горя.

Падающая с потолка пыль превратилась в пыльную метель, одна из стен прогнулась. Если разрушение дома Ханаанского продолжится с той же скоростью, даже если предположить, что это всего лишь метафорический сдвиг, стены совершенно не метафорически расплющат всех в лепешку. Правила есть правила. Если кусок ее психологического ландшафта рухнет на Абигейл, Дульси или Магнуса, это будет вторая смерть. Их духи будут стерты из вселенной и никогда не войдут даже в Реку. Они сгрудились вокруг нее, как растения, тянущиеся к солнцу. Как будто она была оком бури и разрушение вращалось вокруг нее, а земля под ее ногами оставалась спокойной.

Харроу внимательно посмотрела в лицо Дульси: странное замкнутое спокойствие снова сделало ее старой. Тоненькие морщинки по обеим сторонам рта говорили, что в ее жизни был свой урок страдания.

– Тогда остается Река, – сказала Харроу.

– Река – это безумие, – немедленно ответила Абигейл. – Ты никогда не была там в качестве лишенной якоря души. Ты не знаешь, как это. У меня нет ни малейшего представления о том, что случится со второй душой, состоящей в ликторской связи, если душа хозяина покинет тело. Ты жива, Харрохак. Это что-то да значит, когда мы говорим о душах. Твоя душа стремится к телу, и если она не найдет другого обиталища, я даже не могу быть уверена, что в своем безумии ты не умудришься найти путь обратно… теоретически.

Харроу сдерживалась изо всех сил, но ее голос прозвучал жалобно и по-детски: