Шрифт:
Закладка:
Да и вообще все это было в далеком прошлом. Он поселился в Низинах вблизи озера Мунданс уже тридцать пять лет назад. (Это двадцать земных лет, отозвалось в нем эхо его детства, когда все старожилы старались поддерживать традиции вроде Рождества.) О да, у него там самая крупная в тех местах, да и во всех Низинах тоже, плантация. Его можно назвать зажиточным. Соседи в радиусе трех-четырех сотен километров смотрят на него как на своего лидера и сделали его своим представителем в Верхней Америке. Тем более…
— Доброе утро, мисс Херцкович, — сказал он и поклонился, согласно тому, как было принято в Анкере, где на манеры обращалось куда больше внимания, чем у парней из Пограничья. — Хм… я знаю, сейчас еще рано, но у меня вскоре деловое свидание, и я подумал…
В ее глазах появилось выражение жалости, которое наполнило его душу страхом.
— Да-да, разумеется, мистер Коффин. Ваша жена уже проснулась, вы можете пройти прямо к ней.
Этот взгляд сопровождал его все время, пока он шел по коридору — плотный, мускулистый человек в простой дорожной одежде, готовый к тому, чтобы пуститься в путь сегодня же вечером; черты лица грубоватые и обветренные, черные волосы припорошены сединой. Он ощущал этот взгляд не только спиной, но и сердцем.
Дверь в палату Евы была открыта. Дэн прикрыл ее за собой. На какое-то время ему показалось, что он онемел. На высоко взбитых подушках солнечные лучи, падавшие в окно, вернули гриве ее волос прежний ярко-рыжий тон, тот самый, который был у нее, когда они впервые познакомились. Она кормила грудью их ребенка. На столе стояла ваза с розами. Их принес ей не он; он даже не знал, что в городе есть оранжерея. Должно быть, цветы от медиков. Но это значит…
Ева подняла глаза и взглянула на него. Зелень ее глаз выцвела от усталости и (он тут же понял это) от недавно пролитых слез. По той же причине веснушки на ее курносом лице проступали особенно ярко. И все же она явно поправлялась — быстрее, чем могла бы и женщина куда моложе.
— Дэн… — Он уже давно имел затруднения со слухом. Воздух в Верхней Америке был почти так же разрежен, как воздух Земли. Теперь ему приходилось читать по губам. — Нам не отдают его!
Он сжал кулаки:
— Этого быть не может.
Сейчас она говорила громче, разделяя слова короткими паузами.
— Решение окончательное. Они проделали все анализы, какие только можно, и сомнения нет. Если мы возьмем Чарли в Низины, он умрет.
Дэн рухнул на стул, стоявший возле кровати, и потянулся за ее рукой. Она отстранилась. Крепко прижимая ребенка обеими руками, она тупо смотрела в стену прямо перед собой, а потом сказала без всякого выражения:
— Это произошло двенадцать или тринадцать часов назад. Пытались связаться с тобой, но не смогли.
— Да. Я… У меня были дела, неотложные дела.
— У тебя их всегда полно… даже пока я тут.
— О Боже, родная, разве я этого не знаю! — Он слегка коснулся ее плеча. Его рука дрожала. — Но ведь и ты это знаешь, — молил он. — Я же объяснял тебе…
— Да, конечно. — Она повернула к нему лицо с тем решительным видом, который он знал очень хорошо. Она даже попыталась улыбнуться, но из этого ничего не получилось. — Просто мне было очень одиноко. Мне так не хватало тебя… — Больше сдерживаться она не могла, опустила голову и разрыдалась.
Он вскочил, склонился над ней и неуклюже прижал к груди и ее, и того ребенка, который, по мнению докторов, будет у нее последним.
— Я знаю полдесятка прекрасных семей, где будут счастливы усыновить его, — сказал он. — Именно это одна из причин того, что я был так занят. Надо было подготовиться на всякий случай. Мы сможем навещать его, когда захотим. Это же совсем не то, что смерть, верно? И, конечно, мы усыновим экзогенного ребенка, как только будет такая возможность. Родная, мы же оба знали, что наша удача не будет длиться вечно. Трое собственных детей, знаешь ли, прекрасный дар судьбы. Мы должны радоваться этому. Правда должны, девочка.
— Д-д-да, это так… только… маленький Чарли, который сейчас сосет мою грудь… Может, мы сможем переселиться сюда, Дэн?
Он весь напрягся, прежде чем смог ответить серьезно и вдумчиво:
— Нет. Ничего это не даст. И ты это сама знаешь. Мы потеряем все… ради чего мы… и наши остальные дети… работали и надеялись. Мы будем тосковать по дому…
…По высоким горам, по рекам, стекающим, сверкая и звеня, с голых скал, по бескрайным лесам — бирюзовым, красно-коричневым и золотым, которые переходят в еще более бескрайние степи, где пасутся бесчисленные стада дивных животных; по морям, где вздымаются волны, вызванные деятельностью солнца и лун, бросающие вызов человеку, стремящемуся открыть дверь в мир на крошечных парусниках; по небесам, скрытым пологом серебристых облаков, где все внезапно меняется, где сверкают молнии, откуда внезапно обрушиваются чудовищные ливни, похожие на реки, бегущие через пороги; по воздуху — плотному и насыщенному запахами почвы, воды и жизни, благодаря чему и жизнь человечества становится богатой и исполненной сил; по дому, который выстроен их руками и из жалкой хижины превратился в изящный коттедж; по огородам, садам и огромным полям, вспаханным их руками, по озеру, что похоже на море и лежит среди полей, по диким зарослям вокруг него; по друзьям, с которыми они пер>еплелись своими корнями и которые тейерь для них больше чем друзья, а их дочка стала первой любовью мальчика по имени Джошуа Коффин…
— Ты прав, — сказала Ева. — Ничего из этого не получится. Я… я… справлюсь с этим… попозже… А пока поддержи меня, Дэн, дорогой. Будь со мной рядом.
Он отпустил ее и встал:
— Не могу, Ева. Сейчас никак не могу.
Она смотрела на него почти с ужасом.
— Как раз сейчас судьба всей нашей общины зависит от… ну… от меня, — еле выговорил он. — От перемен. Мы — ты и я — обговаривали это не раз.
— Но… — Она переложила гукающего ребенка, чтобы освободить правую руку, и умоляюще протянула к нему: — Но разве это не
