Шрифт:
Закладка:
Только что начали маскировку окопов, как видим – из леса через поле, держа направление на нас, во весь опор, сыпят три всадника. За ними из леса выстрелы. Влетели в деревню. Передний соскочил.
– Где здесь старший офицер?
Показали на меня. Подбежал, щелкнул шпорами и лихо отрапортовал:
– Разъезд 19-го гусарского Иркутского полка. Младший унтер-офицер Сидоренко.
Протянул конверт полевого донесения.
– Извольте прочесть и расписаться.
В донесении, отлично написанном, сообщалось, что неприятельская колонна, силою около бригады пехоты с артиллерией, двигается по опушке леса параллельно нашему фронту. За ней, на дистанции полуверсты, идет еще колонна. Конницы нет.
Я расписался на конверте и говорю:
– Молодцы, иркутские гусары!
– Счастливо оставаться, ваше благородие!
Вскочил на коня и был таков.
Нужно сказать, что гусарское пожелание «оставаться счастливо» было как нельзя более уместно и своевременно.
Не успели гусары скрыться за домами, как наш дозор на кладбище открыл по опушке леса бешеную пальбу. Значит, и они что-то увидели, если не колонны, так дозоры. Расстреляв свои патроны, они, как было им приказано, прибежали назад.
Минут через десять началась по нам артиллерийская стрельба. Била, нужно думать, батарея с самой короткой дистанции, чуть не прямой наводкой, по деревне гранатами и зажигательными. Сразу же начались пожары. Как сейчас помню, из одного дома, который зацепила граната, выскочила простоволосая женщина с ребенком на руках и с диким воем стала бегать вокруг горящей избы. Через полчаса вся деревня была в огне. Счастье еще, что не было ветра, хотя тушить все равно было некому.
Покончив с деревней, стали бить уже прямо по нам. Стреляли легкими. Приблизительно до часу дня все было сравнительно благополучно. Несмотря на сотни гранат, которые рыли воронки и сзади и спереди, ни одна прямо в окопы пока не попала. Около часа одна все-таки угодила почти в самый наш окоп. Упала и разорвалась в четырех шагах сзади. Адский грохот, пахнуло жаром, вспышка зеленоватого света, удушливая вонь какого-то газа и летящие камни и комья земли… Когда мы очухались, оказалось, что третьему от меня солдату снесло полголовы, а еще через несколько человек одному осколком проломило грудь. Через несколько минут он умер.
Пока что мы не дали ни одного выстрела. Винтовок на бруствер не клали и большинство сидело, не выставляя голов. Около меня устроились четыре человека моей связи, которые в мой 12-кратный бинокль по очереди наблюдали за тем, что делается у врага. Около двух часов дня у немцев началось движение. Орудийный огонь еще усилился. Застрекотали пулеметы и стали брить по нашим окопам. Струя шла то слева направо, то справа налево. Пули щелкали по камням бруствера. Когда струя приближалась, головы ныряли за бруствер, а потом, как трава после вихря, поднимались снова.
Пулеметный огонь вдруг сразу прекратился.
– Вашсродие, идут!
Я стал на колени и схватил протянутый бинокль. Впрочем, отлично было видно и без бинокля. От леса отделилась разомкнутая линия людей в касках с шишаками. Винтовки несли в руках. Взводу Павлика они из-за кладбища не были видны, но нам и резерву Ситникова наступление было видно как на ладони. Когда от леса отделилась 2-я линия, по моему знаку оба окопа, 120 человек, открыли огонь, не пачками, а частый и очень прицельный. Расстояния все были измерены. Немцы бросились на землю и, подобрав раненых, снова отхлынули назад в лес.
Через полчаса повели уже осторожное наступление, перебежками, накапливаясь к кладбищу. Нашим прицельным огнем мы им очень мешали, но остановить мы их, разумеется, не могли. Для этого нужны были пулеметы, а их-то у нас и не было.
Часа в три дня из-за кладбища немцы опять повели наступление. Но из кучи, в которую они неминуемо сбились, укрываясь за каменной стеной, под огнем на 600 шагов, на гладком, как ладонь, поле построить боевой порядок оказалось дело трудное и для немцев. Тем более что они с немецкой добросовестностью пытались это проделывать как на учениях. Сначала рассыпаться по фронту, потом повернуться на 90 градусов и на широких интервалах идти в атаку. Вот тут-то наша трехъярусная оборона и оказалась на высоте.
На этот раз уже все три линии, и Павлик, и Ситников, и я, открыли по ним пальбу такую серьезную, что никакого наступления не вышло. Те, кто выбежали, сначала бросились на землю, а затем, кто бегом, кто ползком повернули опять за ограду. Впрочем, несмотря на четырехчасовую бомбардировку, мораль защитников деревни Порытые была столь высока, что мы не побоялись бы и атаки. Памятуя слова великого однополчанина, что «штык молодец», подойди они ближе, мы, конечно, пошли бы в контратаку, в штыки.
Вот тут как раз произошел случай, к которому я веду все это длинное повествование. Можно бы и прямо с него начать, но так, пожалуй, выйдет нагляднее…
После неудачной атаки немцы опять усилили ружейный, пулеметный и артиллерийский огонь. Одна из бомб угодила в сенной сарайчик, в пяти шагах за нашим резервным окопом. Сарайчик вспыхнул, как свечка. Вся линия окопов оказалась освещена как в театре. На людей полетели горящие головни. Только что я хотел послать им сказать, чтобы перебегали к нам, как вижу – поднимается во весь свой богатырский рост фельдфебель Ситников, а с ним еще пять человек, и начинают они этот горящий сарайчик разметывать.
Принято считать, что в пожарные идут люди смелые, но пожарные горящие дома разносят баграми и топорами, а не полуаршинными шанцевыми лопатами и голыми руками. Пожарные на работе одеты в особую брезентовую одежду, которая не загорается, а не в солдатские шинели… Наконец, пожарных на работе поливают из кишки водой, а не пулями из ружей и пулеметов…
В результате 10-минутной работы сарайчик разметали, но один из пожарных был убит пулей в голову и упал в огонь. Двое были ранены и получили тяжелые ожоги. Остальные пожгли себе руки, лица и шинели. Из шести человек помню фамилии трех: фельдфебель Ситников, младший унтер-офицер Василий Камков и ефрейтор Бездорожных. Имена других трех не помню. Всех их я представил к крестам, Ситникова и Камкова к III степени (IV у них уже была), а остальных к IV.
Конечно, пойди на нас как следует, по-настоящему,
