Шрифт:
Закладка:
Все кричат «ура», с треском вылетают пробки.
П ы л а е в. Товарищи, а почему же хозяин дома в стороне от веселья. Иван Павлович, так не годится. А ну-ка штрафную ему.
В е д у н о в. Я, извините, с дороги.
П ы л а е в. А мы все в дороге. Так выпьем же, товарищи, за дороги, которые ведут к огню.
В е д у н о в. За прямые дороги, товарищи.
П ы л а е в. Браво. Будь здоров, председатель.
В е д у н о в. И еще слово. Тут уважаемый бухгалтер говорил о добродетелях. Позвольте и мне слово.
В е р а. Говори, Ваня. Просим.
В е д у н о в. Смотрю я на вас, Роман Романыч, и вижу: страшный вы человек. По чьей-то неразумной воле вам дозволено управлять огромной силищей, и в ваших маленьких цепких ручках эта сила вместо добра стала карой и проклятьем нашей стороны.
В е р а. Ваня. Иван. Да ты в уме?
В е д у н о в. Вы своими мазутными сапогами пятнаете святой и чистый лик земли, и чем больше наследите, тем больше поете о себе славу. Вы как шаман, который исступленно поверил в духов огня, а теперь кудесите по образу шаманов, сделав чадные огнища нефти идеалом сытости и блаженства. Вы, не скупясь, сулите тут бог знает что: и свет, и энергию, и города с орденами, а дадите, в лучшем случае, теплые сортиры да пакеты с разведенным молоком. И неизлечимо заболеют ваши язычники, вместе с ними и моя жена Вера Игнатьевна, тоской по живым запахам лесов, лугов и парного молока.
В е р а. Да он же пьян. Когда он успел?!
В е д у н о в. Ты, Вера, не пугайся: твоего гостя я не оскорблю. То, что я говорю, для него не откровение. С ваших уст только и срываются слова «Родина», «страна», «народ». Но это для вас уже давно пустые слова. Ведь вы вломились в наш край как в колонию. В первую же неделю втоптали сотни гектаров посевов. Исполосовали дорогами, испятнали рытвинами все поля и луга. Ваш бухгалтер, если он способен еще что-нибудь понимать, подтвердит, что ваша партия только за одни потравы заплатила восемь тысяч рублей штрафов.
К о м о в. Заплатила.
В е д у н о в. Но вам и это не в урок, потому как штрафы уплачены из государственного кармана.
В е р а. Иван, замолчи. (Пытается повернуть его спиной к геологам.) Замолчи, иначе я…
В е д у н о в. Верочка, самое страшное мы уже сделали: мы позволили вырубить им лес. Но это для вас безнаказанно не пройдет. За все убытки, которые вы нанесли нашему краю, мы возбуждаем судебное дело.
К о м о в. Маленько опоздали, товарищ председатель. Исполком райсовета отменил ваше решение. «Далеко-далеко, где кочуют…»
П ы л а е в. Да, райсовет счел необоснованным решение вашего Совета.
К о м о в. Садитесь, товарищ председатель, и позабудем наши распри… «Где от легкого ветра…»
В е д у н о в. Вы правы — решение сельского Совета исполком райсовета не поддержал…
В е р а. Мне стыдно за тебя перед людьми. Ну, надо же, какой кляузник!
В е д у н о в. Минуточку. Областной суд принял наше заявление, заявление рабочих, к производству. Под заявлением сорок две подписи. Пойди отмени.
Общее молчание.
В е р а (ударяет Ведунова по лицу и убегает в дом). Мерзавцы!!! Шаманы! Я не могу больше.
П ы л а е в. Уж вот действительно, лес рубят — щепки летят. Кажется, всем воздано по заслугам. Не пора ли, гости, и честь знать.
Собирается уходить. Его примеру следуют гости.
Из дома выходит В е р а.
В е р а. И я с вами. Ноги моей больше не будет в этом кержацком доме.
Г а л я. Вера, Верочка, куда ты? Иван Павлович, да верните же ее. Что вы стоите-то? Вера! Вера!
Вера уходит. За нею Пылаев и гости.
В е д у н о в. Пусть уходит. Она без малого с первого дня жизни здесь бредила дорогой, как птица теплым краем. Но не было попутного каравана. А стоило только появиться этим перелетным птицам, подать ей призывный клич, она сразу кинулась в их стаю… Пусть уходит, Галочка, мы ее не удержим.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Кабинет Пылаева. Входят В е р а и П ы л а е в.
П ы л а е в. Садитесь, Вера Игнатьевна, вот сюда, на диван. Отдохните, успокойтесь. Ну, драма, скажу я вам. Чего не бывает между супругами. Все уладится. Муж и жена, как говорят…
В е р а. Что это случилось? Ты объясни мне. Или я в бреду?
П ы л а е в. Маленькая размолвка, и ничего больше. Сейчас мы выпьем коньячку, а между тем и супруг твой пожалует — не бросит же он жену на произвол судьбы. (Разливает коньяк и пьет.)
В е р а. Я не хочу его видеть. Не желаю знать. Рома, скажи мне что-нибудь. Я все время жду…
П ы л а е в. А ведь он, черт его возьми, супруг твой, по-своему прав и потому последовательно настойчив. Люди, на которых я опирался, которым верил, оказались против меня. Рабочие. Да пока волынился ваш председатель, мы сделали свое дело, хотя край ваш за это заплатил дорогой ценой. Однако судить ни меня, ни того, кто ходил с топором возле поваленных деревьев, нельзя. Мы всего лишь исполнители. А я счастлив, что мой долг и мои стремления совпадают. Я в нашем регионе дам первую нефть. Первую!
В е р а. Роман. Рома, скажи мне что-нибудь. А я, о, если бы я верила богу, я молилась бы за тебя на коленях.
П ы л а е в. Молиться за Пылаева? Смех. Кому другому не скажи. Молитва в заслугу не ставится. А вознесен я своей, пылаевской, страстью, страстью быть первым всегда и во всем. Это у меня в крови, в душе, в мозгу моих костей. И если мне скажут снова, я снова все это пройду.
В е р а. Чтобы быть первым? Чтобы показаться?
П ы л а е в. Да. Тебе неведома простая истина — первому многое прощается.
В е р а. А ведь ты, Рома, не творец. Ты просто ретивый исполнитель.
П ы л а е в. Согласен. Могучее сердце нашего государства питается нефтью. И ни до чего другого мне нет дела, потому как я нефтяник. Если бы наши генералы оплакивали жизнь каждого солдата, мы не ходили бы в победителях. (Оживившись под хмелем.) А я рожден быть победителем. Хочу, чтобы моим именем назывались города. (Смеется.)
В е р а. Для исполнителя, если даже он и ретивый, это многовато.
П ы л а е в. Я весел, Вера, и шучу. Просто шучу. Между прочим, города называют именами героев не для мертвых, а в назидание живым. Мертвым ничего не надо… Могу я примериться? А?
В е р а. Как же так, Роман? Я что-то вроде поняла и ничего не понимаю. Рома, а
