Шрифт:
Закладка:
Входит Л ю б а.
Л ю б а. Директор школы, Роман Романович. Вера Игнатьевна Ведунова.
П ы л а е в. Проси, Люба. А ты, Николай Прохорович, иди в кабинет инженера. Когда напишешь — покажи.
Палкин и Люба уходят. Входит В е р а.
Здравствуйте, здравствуйте, Вера Игнатьевна. Проходите, садитесь. Рад… Видите, гора с горой, говорят, а человек с человеком. Ну-ка, покажитесь-ка. Вот оно как. Думано ли. Извините, у меня тут накурено, хотя сам я не балуюсь и курящих не терплю, но приходится.
В е р а. Я ведь к вам, Роман Романович, по важному делу для моей школы.
П ы л а е в. Знаю, знаю. Руководим, значит. А была, помню, кудряшки да хахоньки. И все куда-то хотела ехать, лететь… Извините, я немного взволнован.
В е р а. Я слышала, что могу помочь вам с размещением людей? Сочту за честь, как говорят.
П ы л а е в. Да, да. До сентября. А там мы обзаведемся времянками.
В е р а. Но услуга за услугу. Вы перекроете мне на здании крышу и вывезете для школы дрова. В порядке взаимных расчетов. Да и что вам стоит помочь далекой глухомани. А мне на районном педактиве будет чем похвастать.
П ы л а е в. Глядите-ка, как у вас все основательно: и шефы, и дрова, и взаимные расчеты. Уж вот воистину вижу не Веру, а Веру Игнатьевну. И все-таки ни к чему нам эта официальность, будто мы с вами и не знавали друг друга. Сказали хоть бы, как живете, что, отчего, почему.
В е р а. Слушаю о ваших делах и подвигах. И горжусь. Признаться, когда-то знавала вас запросто, Романом. А теперь мудрено ли, слава на всю Сибирь: Пылаев, Пылаев! А мы, как видите, — жесткая проза.
П ы л а е в. Что же вы, Вера Игнатьевна. Я вот сказал о кудряшках да улыбке — это чисто молодое, обаятельное — и только. А вы обладаете непреходящим даром. Истинно говорю — глаза ваши. Колдовство!
В е р а. Полно-тко, Роман Романович. Какое уж колдовство. Я помню, вы и прежде любили все приподнять, приукрасить. От широты натуры, наверно, все это.
П ы л а е в. А я, признаюсь, вспоминал вас. Не скажу — часто, но вспоминал. И вот снова вижу, не зря. Глаза у человека — самая долговечная категория красоты, поэтому вы мало изменились. Все освещено этими глазами. Поверьте…
В е р а. Да уж куда как! Одно слово, годы не красят, тем более нас, женщин.
П ы л а е в. Может, вернемся к добрым прошлым временам и станем на «ты».
В е р а. С того и начну. А как твоя милость? По службе, вижу, счастлив. Счастлив небось и в семье?
П ы л а е в. Жена. Сын нынче в школу пойдет. Жена — научный работник. Делить со мной цыганскую жизнь не желает. Живут с сыном оседло. Я же, как видите, кочую: сегодня здесь, завтра там.
В е р а. А я до сих пор мечтаю о кочевой жизни. Так бы и улетела куда-нибудь. Да судьба распорядилась сидеть сиднем.
П ы л а е в. Так это же хорошо. Если жизнь без сучка и задоринки, жить, по-моему, вовсе неинтересно. У меня тоже иногда бывает: вдруг что-то заколодит в этой самой судьбе, и как дашь ей пинка — и полетел вместе с нею кубарем, перевертышем. Но вожжей я не бросаю. Я знаю, куда еду. А главное, куда мне надо ехать.
В е р а. Мне бы вот такую встряску. Пинок, что ли. Заплесневела я тут. Возьми меня к себе, хоть секретаршей, скажем. (Смеется.)
П ы л а е в. Но сельская учительница — это же романтично. Нива народного просвещения. Глушь, темнота, а ты с факелом знаний…
В е р а. Дрова да стекло оконное. Верно, поначалу все увлекало, за что ни возьмусь, то и радовало… И факел был вроде.
П ы л а е в. Не романтик до тридцати — сухарь. А романтик после тридцати, по-моему, откровенный дурак. Ты — ребенок с нормальным развитием. Да, наш учитель, а сельский тем более, — поэзия нелегкая.
В е р а. И горькая. Я как-то быстро потерялась здесь, наверно, потому, что рядом не оказалось твердой руки… Ты вот простые слова сказал, а я их тут ни от кого не слышала.
П ы л а е в. Но муж-то, он что?
В е р а. Ай, не говори. Муж. Муж объелся груш. Романтик за тридцать.
П ы л а е в. А мне показалось, он не таков. Нет, не таков. Вот на этом же месте сидел он и настаивал, чтобы мы не рубили лес. Даже Толстого цитировал.
В е р а. Это он может. Глухомань, знаете. Мужики обязательно на чем-нибудь свихнутся: один к ружью льнет, другой на рыбалке дохнет, а мой, бессребреник, травку собирает…
П ы л а е в. Мда, ты знаешь, Вера, в каких дьявольских условиях работают мои люди, чтобы скорее пробиться к нефти и дать вашему краю источник энергии. Ты и без меня знаешь, что энергия — это не только свойство материи, но это и деятельная сила, соединенная с настойчивостью в достижении цели. Мы не спим ночей, ищем, думаем, ошибаемся, плачем, смеемся — для людей. Самим нам ничего не надо. Ударит здесь нефть — выстроят город, а мы снова уйдем дальше. В чем нас можно упрекнуть? А вот, однако, находятся злопыхатели…
В е р а. Ты имеешь в виду председателя здешнего сельсовета?
П ы л а е в. Да именно.
В е р а. Все, что хочешь, Роман Романович, но Ведунов — не злопыхатель. Нет и нет. Это просто природолюб, есть у нас книголюбы или фотолюбители. Ты пойми, он здесь родился, здесь вырос, и вдруг на его глазах рушится привычное, чему нет на земле равного по красоте.
П ы л а е в. Вера, милая, извини, я по-другому не могу. Вера, ты недооцениваешь своего мужа. Природолюб или книголюб — это любовь на досуге. А Ведунов?! Нет, Ведунов — стойкая сила, противопоставленная прогрессу. И, говорить прямо, он даже понравился мне своей прямотой, резким, задиристым словом, но узость взглядов — извините — в пределах курной избы. Значит, контактов нам с ним не установить. А я предвижу, что он будет совать нам палки в колеса. Ведь непременно пойдет жаловаться, писать в газеты, составлять акты, а бумаги его пойдут с гербовой печатью, и бочку меда легко испортить ложкой дегтя. Не так ли, Вера?
В е р а. А ведь я, Роман Романович, и думать не думала, что он может быть так опасен для вашего святого дела. Он бабам-то нашим веники ломать разрешает не во всякое время. А тут лес. Я только сейчас начинаю понимать, сколь вредно его узколобое упрямство.
П ы л а е в. Ну а если мы попросим твоей помощи? Женщина с такими глазами должна уметь повелевать. После этой истины дай мне руку на дружескую помощь.
