Шрифт:
Закладка:
– Господин похвалит? Ты хотел сказать заметит? Пытаешься стать важным? – хмыкнула Кора. – Но ты жалок. Был жалким и будешь жалким, незаметным ублюдком, про которого быстро все забудут.
Лицо Дурмана вновь перекосилось, отразив целую гамму чувств. И ярость, и раздражение, и обида, но, что особенно радовало, короткий испуг. Вот оно, Кора попала в точку. За это и поплатилась – тяжелая рука хлестнула по уху. Удар был таким сильным, что Кора упала. Голова закружилась, а щека вспыхнула болью. Наверняка от пощечины остался алый след.
– Много болтаешь, – отчеканил Дурман, сплевывая вязкую слюну. – Надо будет первым делом отрезать тебе язык. А пока… Проведем уже эксперимент, хочу посмотреть…
Кора следила за ним, глядя снизу вверх. Дурман ухмыльнулся, а затем вдруг резко переместился, только смазанная фигура мелькнула перед тем, как Эмма вскрикнула, когда уже ее голову подняли за волосы.
Кора встретилась со взглядом заплаканных глаз Эммы. Ничто не могло сравниться с болезненным отчаянием, которое трепетало в глубине чужих зрачков. В них отражалось что-то большее, чем просто страх. В них было то, что иногда заставляет людей просыпаться в неясной тревоге, что все предпочитают забывать, а потом, вспоминая, тонут в пучине ужаса, задыхаясь от слез. В этих глазах отражалась смерть. Когда человек понимает – он умрет. Прямо в этот миг. Прямо здесь. Позади – жизнь, впереди – ничего. Просто ничего. Пустота, которую он даже не способен будет осознать, потому что сам станет ничем. И он не способен противостоять такому ультиматуму судьбы. И в этот миг, когда человек понимает, что умрет, что не способен теперь даже отсрочить этот момент, момент, который обязательно настанет для всех, останавливается. Жизнь замирает в глазах, отражая грядущую смерть.
Мгновение, продлившееся бесконечно долго, наконец закончилось. Взмах руки, вспыхнувшее светом лезвие и поток крови, хлынувший из раны на шее. Эмма захрипела. Она бы упала, но Дурман держал за волосы, пока глаза ее не подкатились.
Кора не закричала, не заплакала. Она только пристально смотрела на Эмму, а затем перед глазами резко потемнело. Разум не мог бороться с шоком и принял самое лучшее решение: провалиться в забытье.
34. Дурман
Коре ужасно хотелось верить, что все было сном, что она просто уснула и ей приснился кошмар. Вот-вот зайдет Эмма, чтобы помочь собраться к завтраку, и все будет хорошо. Все будет, как обычно.
Но вместо пудрового аромата с нотами ванили в нос бил запах свежей крови. Твердый холодный землистый пол заменял мягкую перину, а подушкой служило острое иссушенное сено, коловшее щеку. Приходить в себя отчаянно не хотелось, но голос заставил открыть глаза:
– Не спи, пташка!
Видимо, для бодрости, ботинок пнул Кору в живот. Корсет немного смягчил удар, впрочем, доспехом он не был, и Кора охнула, скрючиваясь на полу.
– Заткнись! Т-ш-ш! – Дурман вдруг опустился, а затем вновь вцепился в ее волосы, заставляя Кору поднять голову. Он приставил к шее похолодевший нож, на котором все еще оставалась кровь Эммы. – А я все думал, когда же…
– Рад, что ты ждал, – раздался от входа вкрадчивый голос. В распахнувшейся двери виднелся высокий силуэт Аконита. В тот момент он вновь стал им. Не Гилом – Аконитом. Жестоким, мстительным призраком прошлого.
Кора запыхтела зло, впиваясь ногтями в кожу на руке Дурмана, которая тянула волосы.
– Как нашел?
– Ты идиот. Даже не проверил на артефакты? Сколько баллов у тебя было за интеллект? Ноль? – радостно оскалился Аконит, медленно подходя ближе. Глаза его сияли пурпурным светом. На парс он остановился, заметив тело Эммы.
Кора знала, что Гил бы закусил губу, отвернулся. Он был бы опечален и раздосадован, он был бы зол на того, кто совершил подобное. Но Гил был внутри Аконита, который только и позволил себе, что приостановиться и отразить в ярком свете глаз ярость.
– Заткнись! – выкрикнул Дурман. – Я все еще лучше тебя!
– Все еще? – улыбка Аконита стала неестественно широкой. – Лучше? Не помню тебя в списках лучших.
– Меня недооценили! – оправдывался Дурман, а Кора чувствовала, что руки его дрожали. Его глаза широко распахнулись и вращались, в уголках рта скопилась пенная слюна. Дурман походил на бродячего бешеного пса, который и сам мало понимал, что делает.
– Переоценили, – прохрипела Кора. Она помнила, как задевали его слова. – Ты жалок.
– Заткнись! Закрой свой рот! – заорал Дурман. Он ударил ногой ей между лопаток, и та с глухим стоном упала лицом в пол, оставив часть спутанных волосинок в пальцах Дурмана.
– Так ты просто обиженный мальчик? – с отвращением отозвался Аконит. – Дай угадаю, имя ты взял уже после того, как узнал мое?
Дурман по-детски дулся и пыхтел. Он был опаснее обычного человека, но при этом вдвое слабее и глупее Аконита. Он, очевидно, был подражателем от начала и до конца. Он был ничтожной пародией, которая ни на что не способна, кроме как обижаться на всех за собственную слабость. Полусумасшедший, не умеющий себя контролировать, он уже проиграл…
– Ты бы сдох в Клоаке, если бы выбрался. А если бы решил убивать, тебя бы быстро нашли, но… У тебя есть хозяин, – Аконит уже стоял напротив Дурмана, который растерянно следил, как Кора хватается за протянутую ей руку и встает на ноги.
– У него господин, – поправила Кора. Ее трясло, но не от страха, а от обилия эмоций, основой которых была ненависть. – Он кормит его, ухаживает, как за вшивой псиной, подобранной с улиц. А Мортимер Чейз покрывает его, потому Дурман все еще на свободе. А без них он пустое место…
– НЕТ! Все не так! Сука! Ты все врешь! – бился в истерике Дурман.
Оказалось, его просто вывести из себя. Наверное, потому что он все еще был, по сути, ребенком, так и оставшимся в той лаборатории, ищущим толику любви и признания. Зачем же его отправили? Тупая сила, чтобы выманить Аконита? Проклятье, а ведь у них получилось…
– Господин ценит меня! Он разрешил мне вмешаться! И Мортимер просто дурак! А я не пустое место! И я лучше тебя, 5897!
– Вот ты назвал мое старое имя, а твоего я не знаю. Я даже не помню тебя, – сказал Аконит с такой искренностью, что Кора поняла: он не врет. Он и правда не помнил, кем был Дурман. – Видно, ты всегда был блеклым и жалким…
