Шрифт:
Закладка:
— Ладейку задумал построить, — сказывает кемлянин в избе мастера, являясь туда с поклоном, приветом и приносом заграничного крепкого рому или коньяку.
— Сказывали — слышал.
— Возьмешься ли?
— Для ча не взяться — могим! — отвечает мастер.
— Да свободен ли ты?
— Сказываем — слово, так стало — не врем. Сам знаешь!
— Как тебя не знать, весь свет тебя знает. Весь свет с тобой рад дело вести: это перед тобой, что перед Спасом! Откушай-ко!
Откупоривается бутылка, расходуется вино, идут разные сторонние разговоры, которым как ни завязываться, как ни метаться вбок, да по сторонам: с Мурмана на город, из города в Москву и Питер, а сесть на одно, опять на той же задуманной ладейке: в ней и заказчику барыш, и мастеру польза и выгода; для того и другого вожделенные, верные деньги: одному раньше, другому несколько позже. Начавши другую бутылку, и заказчик и мастер под веселый шумок говорят о цене, спорят и шумят, не изобижая друг друга; ладят, как умеют и смеют, стягивают, как могут накидки и скидки. Опять пьют и шумят, и опять-таки добираются до искомой, исходной середины, на которой и заказчику, и мастеру становится безобидно и неубыточно. Сойдутся они на этой средней цене непременно: не в первый раз вершат они дело. Ни заказчик не отпустит без конечного ответа хорошего мастера, ни мастер не бросит богатого, честного хозяина. Спорить — вольно браниться — грех, говорить поговорка. Как ни шуметь, как ни выговаривать своего «я» и своих барышей — заказчику не пойти из избы, мастеру не пустить его из дверей на город. Так во всех случаях, во всех сделках между своими и ближними. Темен человек дальний; свой ближний известен со всей придурью, со всеми изгибами простого, нехитрого сердца.
— Ну, так, что ли, дело наше по тому идет? — спросит еще раз заказчик.
— Так и не инак, по тому по самому, — ответит в последний раз мастер.
— Ну, ударим по рукам, поцелуемся и станем Богу молиться.
— Ладно, по рукам и за Бога — по обычаю.
Сговорившиеся хватаются за полы, обнимаются, молятся на тябло: и кемский, и подужемец — старым дониконовским крестом.
— Когда приходить-то? — спросит последний уже у дверей избы своей.
— Да когда удосужишься, когда зима станет; доски пилеными привез, кокоры обтесали инвалидные солдаты на задельные дни — все готово. Скорее придешь, лучше будет.
Подужемец не замедлит. Сборы его не велики; подмастерье его — свой человек, правая рука, — от него не отходит и часто живет с ним в той же избе, если не рядом.
Сидит кемский хозяин рано поутру в своей светлой, поразительно чистой избе за крашеным столом, накрытым чистым рядном-скатерёткой. Перед ним на столе лежит толстая книга в кожаном переплете времен Михаила Феодоровича раскрытою. Он только что перекрестил очи и, положив начала, сел попитаться от словесного млека и умственного кладезя, чтобы потом напиться чаю из немиршоной чашки своей, купленной им за морем, в Норвегии. Чем-то мудрым, внушающим уважение, если не страх, глядит его чистое лицо, опушенное большой седой бородой и такими же волосами на лбу, подстриженными, по старому обычаю, в скобку; смело и сурово глядят его умные, бойкие глаза из-под медных очков-клешней, захватывающих его нос до страдательного вида и состояния. Он вслух, для себя, гнусливо читает житие святого настоящего дня, и, может быть, прочтет это житие до конечного аминя, но в двери стучатся с молитвой: «Господи Исусе Христе, Боже наш, помилуй нас!» Слышится в молитве этой женский голос одного из домочадцев; старик отдает аминь. Входит жена, а за нею мастер-подужемец, на другой же день, по совершении сделки и подряда.
— Ну, вот и свет в очи, а только что об тебе думал, да и попризабылся было! Ладно же, прошу покорно со мною чаю кушать. Неси, девка, рому заветного; стряпай, девка, обед праздничный. На этот день распоясаться хочу — запой сделать, коли со старости лет выдержу это да не крякну! Гости пока, почестной гость! На завтра думу будем думать и об деле смекать, а сегодня в молитвослове показано разрешение вина и елея. Так и станется!
На другой день рано утром и хозяин, и мастер уже на месте работы и именно там, где река Кемь, сливаясь двумя своими рукавами, образовала широкий ковш. На берегу этого ковша строят кемляне суда свои, но преимущественно большого размера ладьи, шхуны, раньшины, боты. Для мелких судов отводятся другие места, как для карбасов, так и для лодок, но постоянных эллингов нет нигде по всему Поморью. При постройке крупных, как и при постройке мелких, приемы одни и те же.
Давно и положительно известно, что ладейные мастера не знают ни чертежей, ни планов, и руководствуются при строении судов только навыком и каким-то архитектурным чутьем, которое, как кажется, надо считать прирожденной особенностью карельского народа. В то же время остальные приемы при деле установлены дедовскими и прадедовскими обычаями, преданием и наглядным наставлением. Точно так же положительно известно и то, что архитектура беломорских судов однообразна и точно такая же и теперь, какая была, говоря поморским же выражением, при царе Капыле, когда грибы воевали с опенками, или, лучше, когда еще правила Поморьем Марфа-посадница. Таковы ладьи, таковы кочмары, таковы шняки и раньшины. Для всех этих судов чертежей и планов не существует. Только шхуны, в последнее время введенный в употребление, начали строить по чертежам, аляповато, бестолково, доморощенным способом начерченным. Правда, что ладьи, имевшие прежде всего форму нелепого ящика, поморы стали делать острее, но все еще по-прежнему оправдывали плоскодонность своих судов тем, что на них удобнее входить в мелкие приморские реки и затоплять эти суда на зиму у самой деревни, прямо под глазами, или становить их на городки перед окнами. Но в
