вой своры собак, бегающих по загородным горам. Там дальше тускнеет что-то в тумане: может быть, тот же бор, может быть, те же серовато-красные массы гранита. А там опять-таки слышишь человеческие голоса, как-то не гармонирующие со всей наглазной обстановкой, как-будто чужие здесь, хотя под ногами и раскинулся широко один из лучших, самый богатый капиталами город Архангельской губернии.

Спустишься вниз по уступам скал, имеющих в некоторых местах вид и форму решительной лестницы, словно рубила ее рука человеческая, но и тут все-таки ничего не встречаешь нового: слышатся те же пороги, видится тот же широкий и глубокий ковш среди города, среди самой реки. По берегу этого ковша навалены грудами, поленницами доски и бревна. Из-за них, по временам, вырываются болезненный взвизг пилы, голоса людей, звон топора, плашмя попавшего на сучек. Здесь городская доморощенная верфь и, говорят, хотя и маленькая, но чрезвычайно удобная. На этом месте, с этого берега, в этот ковш реки Кеми ежегодно спускаюсь по одному, по два, нередко по три и по четыре крупных морских судна, назначаемых для дальних морских плаваний. Подрядчиками работ этих бывают, конечно, богатые капиталисты города; производителями, работниками — карелы из деревни Подужемья, расположенной в 17 верстах выше города, на той же реке Кеми. Вся нехитрая и несложная история этого дела обыкновенно обряжается и ведется простым путем.

Вот как про все это рассказывают.

Давно уже кемские богачи нажили свои капиталы и пустили об этом славу на всю ближнюю и дальнюю окольность. Правда, что слава эта на устах правдивых людей не всегда добрая, и кемские капиталы, как говорят, нажиты не весьма честным путем, а потому и наше дело — сказывать всю сущую правду, как она рассказывается. Давно, еще до времен Петра Великого, в глухих непроходимых карельских болотах, вблизи больших рыбных озер, особенно же около Топозера, расселились первые раскольники своими скитами. Я уже рассказал, что такое представлял собой Топозерский скит. Прежде в этот скит бежал, говорят, из Сибири клейменый и не один десяток раз прогнанный сквозь строй и сосланный на поселение солдат, всякий, кто мог понадеяться на личную смелость и не побояться второго, всегда более горшего, наказания. Пробираясь Христовым именем, обнадеженные сердобольем доброго русского народа, который давно уже приучил себя видеть во всяком беглом если не мученика, то непременно уже страдальца, достойного и куска хлеба, и теплого приюта, — беглые, со званием и прозвищем «несчастненькие», большей частью спокойно достигали карельских болот. Здесь первый спопутный скит приглашал их к себе и благословлял на вечную, спокойную жизнь, обеспеченную дальностью места, непроходной глушью за зыбучими болотами, за высмотренными и зачурованными тропинками. Сюда целое столетие не достигал полицейский надзор, и карельские и выгорецкие скиты ежегодно населялись целыми десятками беглецов, ревнующих о древлецерковном благочестии. Опять-таки целое столетие эти беглецы-скитники были предметом бдительного надзора тех из богатых раскольников, которые заручались уменьем и смелостью в столицах. Богачи эти не скупились на милостыню и не десятками, а сотнями и тысячами рублей посылали ее сюда на помощь гонимой, угнетенной о Христе братии. Хорошо зная о крайней удаленности архангельских поморских скитов, о трудно проходимых путях туда, наконец, о крайней скудости средств к жизни, столичные раскольники обыкновенно адресовали свою милостыню на имя тех из своих единомышленников, которые жили в Кеми, ближе к почте и ближе к скитам. Комиссионеры эти, сначала обладавшие только одним секретом скоро и верно находить скиты, впоследствии научились другому: не обходить и себя в дележе, конечно, с большей выгодой и с большим барышом. Легко и в короткое время они успели убедить скитников, что скорее хлеб, мясо и другие съестные припасы, скорее одежда и предметы домашнего хозяйства, чем деньги — неприложимый в глухих и безлюдных местах материал, — нужны для ревнующих о древлецерковном благочестии и спасении души; что, наконец, деньги эти, как игрушка, как забава, важны для них в небольшом числе, и то почти для того только, чтобы не сидеть без них, не разучиться распознавать одну монету от другой. Дело это было улажено при помощи тех же денег, которыми покупались хитрые из скитников и скитниц, имевших право голоса и силу нравственного влияния на всех остальных. Кемские раскольники-комиссионеры продолжали по-прежнему получать из обеих столиц, из богатых и торговых городов значительные суммы, закупали все нужное для скитов, часть денег приберегали для себя, а самую меньшую и ничтожную отсылали в скиты. Скрытные и хитрые, но верные в слове, по патриархальным, еще неиспорченным понятиям о честности, карелы носили, за ничтожную плату, на своих крепких плечах громоздкие тяжести и под рубахой на груди доверенные им скитские деньги. С каждым месяцем между тем богатели кемские комиссионеры и раз (редко два раза) в году сами приходили в скиты, чтобы свести счеты, втридорога поставить цену на доставленные предметы, приносили с собой много водки и вина, чтобы этим умирволить настоятелей и настоятельниц-матушек. С неделю пировали они здесь, бражничали и, таким образом, успевали располагать скитян снова в свою пользу на весь будущий и на все другие, следующие за ним годы. Так велось дело до уничтожения скитов. Значительные капиталы перешли, таким образом, в пять-шесть кемских домов и способствовали тому, что все эти дома повели на основные несчастные капиталы новые дела, хотя уже и другого рода. Много морских судов большого и меньшого размера находятся теперь в собственности кемских раскольников. Редкий из них не строит еще по одному каждогодно на место обветшавшего. Дело это идет таким побытом.

Богач-хозяин, задумавший выстроить судно, заручается лесом, нарубленным по берегам и протокам реки Кеми. Для рангоута и досками на большие суда запасается он или на онежских лесопильных заводах, или привозит их на своем же судне из Архангельска, затем, что ближний лес, дряблый и мелкий, негоден для судостроения. Освобожденный указом 1820 года от платежа футовых денег и обязанный только при постройке платить единовременно попенные деньги, хозяин спешит заручиться мастером. Для этого, как сказано уже, ходить не далеко: в семнадцати верстах выше города, в деревне Подужьеме, живут карелы, которые всему Архангельскому краю известны, как лучшие мастера крупных морских судов, не имеющих никакого порока. Мастеров этих возят в самые отдаленные места прибрежьев: дорожат ими и керечане, и варзужане, и мезенцы, и летнесторонние, и соловецкие, и горожане (архангельцы). Работа их в чести и славе и у архангельских англичан и немцев. Кемский судохозяин никогда уже не обойдет ближнего соседа, с которым ежегодно, в день Спаса Преображенья (6 августа), в том же Подужемье ведет