Шрифт:
Закладка:
Фраза Люсьена прозвучала совсем неплохо. Но, произнося ее, он покраснел, а это могло испортить дело.
– Все мы, конечно, желаем лишь выздоровления раненого, – сказал с целью прекратить спор наиболее пожилой из врачей.
Он отворил дверь, и все вышли; перешли из одного двора в другой, причем врач, споривший с Люсьеном, держался поодаль от него. Во дворе к шествию присоединились еще три-четыре человека. Наконец, в тот момент, когда открыли дверь палаты, в которой лежал Кортис, подоспел главный хирург. Вошли сначала в ближайшую швейцарскую.
Люсьен попросил главного хирурга подойти с ним к лампе, дал ему прочесть письмо министра и в двух словах рассказал о том, что было предпринято до его прибытия в госпиталь. Главный хирург был человек очень порядочный и не лишенный такта, несмотря на свой мещански-напыщенный тон; он сообразил, что дело могло принять серьезный оборот.
– Не будем предпринимать ничего без господина Моно, – сказал он Люсьену, – он живет в двух шагах отсюда.
«А, – догадался Люсьен, – это хирург, ответивший ударом кулака на предложение дать Кортису опиум!»
Через несколько минут, ворча, явился господин Моно: ему помешали обедать; кроме того, он немного побаивался последствий своей утренней кулачной расправы.
Узнав, в чем дело, он заявил Люсьену и главному хирургу:
– Ну что же тут, господа, долго разговаривать: это покойник. Чудо, что он до сих пор живет с пулей в животе, да не только с пулей, но и с лоскутьями сукна, с ружейным пыжом и бог весть с чем еще. Вы понимаете, что я не рискнул запустить зонд в такую рану. Кожа у него сожжена загоревшейся рубашкой.
Ведя такой разговор, они подошли к больному.
Люсьену выражение его лица показалось решительным и не слишком плутовским – менее плутовским, чем у Дебака.
– Сударь, – обратился к нему Люсьен, – вернувшись домой, я нашел у себя письмо госпожи Кортис…
– Госпожа! Госпожа! Хороша госпожа, которой через неделю придется просить милостыню.
– Сударь, к какой бы партии вы ни принадлежали, res sacra miser[88], министр видит в вас только страдальца. Говорят, вы бывший военный… Я – корнет Двадцать седьмого уланского полка… Как товарищу, позвольте предложить вам небольшую временную поддержку…
И он положил два наполеондора в руку, которую больной высунул из-под одеяла; рука пылала, и от прикосновения к ней у Люсьена сжалось сердце.
– Вот это дело, – промолвил больной. – Нынче утром сюда приходил какой-то господин, обещал пенсию… Пустые посулы… ничего серьезного. Но вы, господин корнет, дело другое… с вами я буду говорить…
Люсьен поспешил прервать больного и, повернувшись ко всем семи врачам (или хирургам), сказал главному хирургу:
– Сударь, я полагаю, что председательствовать на консилиуме должны вы.
– Я того же мнения, – ответил хирург, – если только присутствующие не возражают…
– В таком случае я должен просить того из присутствующих, кого вы любезно назначите, обстоятельнейшим образом заносить в протокол все, что мы здесь будем делать; было бы, пожалуй, целесообразно сразу же назначить лицо, которое возьмет на себя труд записывать.
И, услыхав не очень лестный для правительства разговор, уже завязавшийся шепотом, Люсьен со всею учтивостью, на которую был способен, добавил:
– …Надо было бы, чтобы каждый из нас говорил по очереди.
Его твердость и серьезность произвели в конце концов желаемое впечатление. Раненого осмотрели и опросили по всем правилам. Господин Моно, хирург палаты, пользовавший больного койки № 13, составил краткий бюллетень.
Затем, оставив больного лежать на койке, перешли в отдельную палату и там устроили консилиум; заключение консилиума записывал господин Моно, между тем как молодой врач, носивший фамилию, очень известную в науке, писал под диктовку Люсьена протокол. Из семи врачей (или хирургов) пять высказались в том смысле, что смерть может наступить в любую минуту и что она неизбежна в течение ближайших двух-трех дней.
Один из семи предложил опиум.
«А, вот он, мошенник, подкупленный генералом Р.», – подумал Люсьен.
Это был весьма элегантный господин с красивыми белокурыми волосами и с двумя огромными орденскими ленточками в петлице. Люсьен прочел свою мысль в глазах у большинства присутствующих. Предложение было решительно отвергнуто.
– Больной не испытывает невыносимых страданий, – сказал пожилой врач.
Другой предложил обильное кровопускание из ноги, с целью предотвратить внутреннее кровоизлияние. Люсьен не усмотрел никакой задней мысли в этом предложении, но господин Моно заставил его переменить мнение на этот счет, громким голосом многозначительно заметив:
– Кровопускание может иметь лишь одно несомненное последствие: у раненого отнимется язык.
– Я решительно высказываюсь против, – заявил один из хирургов, порядочный человек.
– И я.
– И я.
– И я.
– По-видимому, большинство, – взволнованно констатировал Люсьен.
«Следовало бы вести себя спокойнее, – подумал он, – но как тут удержаться?»
Заключение консилиума и протокол были подписаны в четверть одиннадцатого. Господа хирурги и врачи, ссылаясь на больных, которых им нужно навестить, разбегались по мере того, как один за другим подписывали протокол. Люсьен остался один в обществе хирурга-великана.
– Пойду еще раз взглянуть на раненого, – сказал Люсьен.
– А я доканчивать свой обед. Вы, может быть, найдете его уже мертвым. Он в любую минуту может протянуть ноги. До свиданья!
Люсьен вернулся в палату для раненых; он был неприятно поражен темнотою и зловонием; время от времени раздавался слабый стон. Наш герой никогда не видел ничего подобного: смерть казалась ему, разумеется, чем-то страшным, но в то же время чистым и благоприличным. Он всегда представлял себе, что умрет на травке, как Баярд[89], прислонившись головою к стволу дерева; так рисовалась ему смерть на дуэли. Он взглянул на часы. «Через час я буду в Опере, но никогда не забуду этого вечера… За дело!» – сказал он себе и приблизился к койке раненого.
Оба санитара полулежали в креслах, вытянув ноги на стульях; они спали и, как ему показалось, были немного пьяны. Люсьен подошел к постели с другой стороны.
Раненый лежал с широко раскрытыми глазами.
– Важнейшие органы у вас не повреждены, в противном случае вы умерли бы в первую же ночь. Вы ранены значительно менее опасно, чем думаете.
– Ба! – нетерпеливо отозвался больной, точно издеваясь над надеждой.
– Дорогой товарищ, вы либо умрете, либо выживете, – продолжал Люсьен мужественным, решительным и даже сердечным тоном (этот раненый внушал ему гораздо меньше отвращения, чем элегантный господин с двумя крестами). – Вы либо останетесь в живых, либо умрете.
– Никакого либо, господин корнет. Моя песенка спета.
– Во всяком случае, смотрите на меня как на вашего министра финансов.
– Как? Министр финансов собирается назначить мне пенсию? То есть не мне, а
