Собственно говоря, это и есть та триединая формула, ради которой написаны тезисы, в дальнейшем он повторяет ее в разных видах неоднократно. В расширенном варианте она выглядит так:

Правовое общество может быть создано только тогда, когда все — и руководители, и народ — поймут, осознают и сделают нормой бытия три простых истины:

1. Нормальный обмен трудовыми эквивалентами возможен исключительно на рынке: другого люди не придумали. Только благодаря рынку реально реализовать принцип оплаты по труду — главный принцип социализма. Лишь через рынок принцип «от каждого — по способности, каждому — по труду» превратится в реальность.

Безрыночный социализм — утопия, причем коварная. Чтобы оправдать себя, он отрицает, наряду с рынком, и сам социализм.

2. Обществу, как воздух, нужен нормальный обмен информацией. Он возможен только и исключительно в условиях демократии и гласности. Любой вид информационной автаркии, усеченность информации неминуемо ведут к самоотравлению общества. […]

3. Нормальная система обратных связей — это вестибулярный аппарат общества. Любые законы, даже естественные, проявляются через обратную связь. Так уж устроила нас природа: минимум 75 процентов наших решений ошибочны. И в этом нет ничего страшного: мы их видоизменим — и всего делов-то. Но когда чьи-то решения становятся законом и не корректируются, это ужасно. Это сталинизм.

В этой же записке он вновь обращает внимание на тот очевидный перекос в народном хозяйстве, при котором «экономика существует для экономики», несколько пятилеток подряд партийные съезды и пленумы принимают решения об ускорении производства предметов и товаров потребления (группы «Б»), однако на практике все получается ровно наоборот: «Самоедство экономики столь разрушительно, что, даже доведя рытье недр до 15 миллиардов тонн в год — по пульману на человека, — мы четыре пятилетки подряд фактически лишены роста благосостояния».

Выступает против бюрократического засилья отраслевых министерств, называя их «монстрами сталинизма». Уверен, что министерства должен упразднить хозрасчет, а будущее экономики — за межотраслевыми объединениями.

И все же экономика для него не на первом месте. Он — идеолог. Ему сейчас важнее всего совершить революцию в общественном сознании, пробудить массы к активной поддержке перестроечных процессов.

Почти в каждом публичном выступлении он подчеркивает важность открытости и гласности. По его глубокому убеждению, поворот к гласности — это не только текущий политический курс, отвечающий интересам перестройки, но и объективный этап развития революции социалистического общества.

Выступая в июле того же 1988 года на совещании в ЦК, куда приглашены руководители центральных СМИ, идеологических учреждений, творческих союзов, он однозначно встает на сторону журналистов, которых — особенно на местах — стали упрекать в очернительстве, уходе из-под партийного контроля, других «грехах». Такие нападки на прессу, говорит Яковлев, это «верный признак того, что она здорово работает на перестройку»[264].

«Обвинять в чем-то гласность — все равно что обвинять врача, поставившего точный, пусть и тяжелый, диагноз болезни».

«Оставить мусор в одной комнате нашего дома — значит снова замусорить весь дом».

Но дальше, справедливо призывая руководителей СМИ более ответственно подходить к публикации критических выступлений, Яковлев встает на защиту своих коллег — партийных работников, которых пресса якобы незаслуженно шельмует за всякие привилегии.

Повернувшись к присутствующему на совещании заведующему Отделом пропаганды ЦК Ю. А. Склярову, просит «в необходимых случаях свою власть употреблять». То есть гласность гласностью, а партийное руководство СМИ еще никто не отменял.

Готовя свое выступление на другом совещании все с теми же руководителями СМИ, подробно останавливается на том, почему пресса обязана продолжать тему развенчания культа Сталина, рассказывать о злодеяниях тех лет, вспоминать судьбы безвинно репрессированных. Да, соглашается он, в обществе возникают разговоры: надо ли ворошить прошлое, это, дескать, компрометирует идеалы, подрывает устои[265]: «Но если так, логично предположить, что наши устои и наши идеалы в какой-то мере выросли из этих ошибок, из репрессий, из просчетов, выдаваемых за вершину мысли и практики. Так давайте тогда укреплять наши идеалы теми же способами. Давайте скажем со всей определенностью, что репрессии были нужны и полезны. Что миллионы пострадавших — вполне приемлемая и даже неизбежная плата за социализм, за социальный прогресс».

Причем Яковлев — и это надо особо отметить — снова и не один раз связывает приверженность к гласности с настоящим, ленинским социализмом, говорит, что это не подрыв идеалов, не разочарование в пройденном пути, а желание «идти этим путем быстрее, с большей отдачей, учась на собственном опыте и опыте других».

Очевидным завоеванием на «этом пути» является принятая XIX Всесоюзной партконференцией резолюция «О гласности» — в ней явно прослеживается рука Яковлева, его твердая убежденность в правоте и важности затеянных перемен. Этот развернутый документ не просто декларировал значение гласности для обновления социализма, но ставил перед партийными комитетами и советскими органами конкретные задачи: обязывал их систематически отчитываться перед гражданами, способствовать критическим выступлениям в СМИ, создавать правовые гарантии для получения всеми гражданами необходимой информации.

Как водилось в то время, если руководитель партии объявлял гласность одним из основных приоритетов, то соратники дружно его поддерживали. Хотя далеко не все «шли в ногу». Даже сам генеральный, особенно на первых порах, допускал лишь «дозированное» предоставление информации, болезненно относился к критике в адрес перестройки, и тем более в свой адрес.

Полезно в этом смысле вспомнить историю с попыткой уволить главного редактора еженедельника «Аргументы и факты» Владислава Старкова. Газета опубликовала данные опроса пассажиров одного из поездов, по этим данным, рейтинг Горбачева оказался не на первом месте. Михаил Сергеевич сильно разгневался. Отделу пропаганды было поручено подготовить проект постановления об освобождении Старкова. Но тут в защиту редактора встал коллектив редакции, возмутились другие руководители СМИ, да и в ЦК далеко не все были согласны с «приговором», который явно противоречил заверениям в верности принципам перестройки. Яковлев на пару с Медведевым, который в это время стал курировать идеологию, сумели «заволокитить» указание генерального секретаря, Старков остался на своем месте и продолжал руководить «АиФ» вплоть до ухода из жизни.

Если для Яковлева гласность была светом в окошке, а поддерживаемые им издания («Огонек», «Московские новости») безупречно выполняли эту функцию, то другой член ПБ Лигачев говорил о гласности всегда с оговорками. Егор Кузьмич выступал лишь за такую открытость, которая служила укреплению социалистических идеалов, не вредила партии и государству: «Он резко осуждал тех, кто увлекается критикой прошлого, не скрывал, что выступает за контролируемую гласность»[266].

Редактор «АиФ» Старков был не единственным, кто мог пострадать за «излишнюю смелость». Чуть позже дамоклов