Шрифт:
Закладка:
Я назвалъ ему мою фамилію. Онъ разсыпался мелкимъ бѣсомъ на еврейскомъ жаргонѣ.
— Слышалъ, слышалъ! очень пріятно, даже лестно. Ваши предки были, кажется, знаменитыми раввинами. Вы самъ отличный талмудистъ. Вы мастеръ писать тоже. Конечно, талмудистъ на все способенъ. Вся мораль въ мозгу, а безъ талмуда развѣ можетъ существовать мозгъ? Кто не учился талмуду, у того въ головѣ не мозгъ, а солома! затрещалъ неудержимо ростовщикъ, любезно усаживая меня.
— Я несогласенъ съ вами, возразилъ я, улыбаясь — мнѣ кажется, что можно быть толковымъ человѣкомъ и безъ знанія талмуда. Напротивъ…
— Молчите! что вы? Все, надъ чѣмъ ломаютъ головы ученые и философы, давно уже разгадано и разрѣшено нашими великими талмудистами. Талмудъ, это — бездонное море: сколько хочешь черпай его, не исчерпаешь. Посмотрите на всю природу… небо, звѣзды, солнце… это талмудъ, это самъ Богъ!
Я по пытался прервать расходившагося талмудиста.
— Нѣтъ, дайте мнѣ договорить. Ну, хоть вы, напримѣръ. Я вѣдь льстить не мастеръ. Я говорю на дняхъ губернатору: «Ваше превосходительство! вы вѣдь нашъ вице-король». Онъ, представьте себѣ, принялъ это за лесть. Но вѣдь я не льстилъ. Вѣдь сила какая!
— Я къ вамъ по дѣлу.
— Нѣтъ, позвольте. Вы, напримѣръ, или хоть я самъ. Мы вѣдь ничему не учились, кромѣ талмуда, а вѣдь заткнемъ за поясъ хоть кого, неправда-ли? Намъ все ни почемъ, за словомъ въ карманъ не полѣземъ, а написать, даже порусски, тоже никого не попросимъ. Я покажу вамъ прошеніе, написанное мною губернатору. Я нарочно избралъ день его рожденія. Пишу: «Ваше превосходительство! Вы родились въ славу, на радость отечества, а мы родились, чтобы преклоняться предъ вами». Сегодня подамъ. Увидимъ, что скажетъ.
— Я къ вамъ по дѣлу.
— Позвольте узнать.
— Я служу у Марка Самойловича Клопа.
— У казнокрада, Мордки Клопа?
— Къ чему вы ссоритесь и вредите другъ другу? Не лучше ли бы…
— Примириться? Нѣтъ, нѣтъ нѣтъ. Не могу. Этотъ воръ грабитъ казну, а «законъ царя — законъ Божій!» Всѣ мы должны свято блюсти законъ, говоритъ талмудъ. Этотъ негодяй обѣщалъ мнѣ уступочныхъ, и надулъ. Я, вѣрноподданный, я чувствую то благо, которымъ наша нація пользуется въ Россіи.
— Но что пользы отъ этой ссоры? Будете вредить другъ другу, оба останетесь въ накладѣ.
— Что же дѣлать? Мой главный недостатокъ, скажу намъ по секрету, тотъ, что я слишкомъ довѣрчивъ и простъ. Но отъ правды не отступлю, правда, — это моя жизнь.
— Но вѣдь злопамятствовать и мстить грѣшно.
— Нѣтъ, талмудъ гласитъ: «тотъ не талмудъ хахамъ (талмудскій мудрецъ), кто не умѣетъ жалить и мстить, какъ змѣя». Извините, пожалуйста, если я васъ попрошу о мошенникѣ Клопѣ со мною не говорить.
Въ кабинетъ ворвалось нѣсколько евреевъ и бабъ.
— Вонъ всѣ! свирѣпо затопалъ ростовщикъ. — Не до васъ теперь. Къ губернатору спѣшу.
Я вздохнулъ свободно, когда вырвался изъ этого омута.
Еще нѣсколько разъ пытался я умиротворить этихъ двухъ бодающихся козловъ, но всѣ мои усилія не имѣли успѣха. Оба противника вѣчно сталкивались между собою то на торгахъ, то на синагогической или кагальной аренѣ. Эти еврейскіе «Монтекки и Капулетти» жалили другъ друга, и дождили доносами, взятками, на радость чиновниковъ.
Предчувствіе не обмануло Клопа: какъ ни глупъ былъ безъимянный доносъ, онъ все-таки возымѣлъ свое дѣйствіе на начальника губерніи. Губернаторъ былъ человѣкъ безкорыстный и съ особенной желчью преслѣдовалъ казнокрадовъ; евреевъ же онъ и безъ того не очень жаловалъ.
Когда до свѣдѣнія Клопа дошло, что надъ нимъ наряжено слѣдствіе, да еще подъ предсѣдательствомъ молодого правовѣда, чиновника особыхъ порученій, славившагося своею неподкупностью, онъ струхнулъ не на шутку.
— Знаете? сказалъ онъ мнѣ откровенно: — мое положеніе почти безнадежное. Одинъ Богъ только можетъ меня спасти.
Клопъ, разыгривавшій роль человѣка, которому море по колѣно, въ сущности дрожалъ передъ всякимъ будочникомъ. Онъ надѣялся только на свое умѣнье изворачиваться и дѣйствовать всесильнымъ рычагомъ взятки. Въ экстренныхъ случаяхъ онъ цѣликомъ обращался къ Богу и дѣлался суевѣренъ, какъ любой язычникъ.
Благодаря связямъ и чиновничьему покровительству, Клопу былъ извѣстенъ всякій шагъ, предпринимаемый слѣдователями противъ него. Цѣлые дни и вечера Клопъ бѣгалъ, суетился, шушукался съ какими-то темными, полупьяными личностями, въ кокардахъ и въ изорванныхъ вицъ-мундирахъ. Сошелся онъ и съ лакеемъ чиновника особыхъ порученій. По всему видно было, что подрядчикъ подводитъ какія-то мины, роется гдѣ-то, какъ кротъ, но, судя по его неутѣшной рожицѣ и челу, покрытому мрачными тѣнями сомнѣнія, онъ мало надѣялся на успѣхъ.
— Ничто не удается, повторялъ онъ мнѣ каждый день, глубоко вздыхая и набожно закатывая глаза. Вѣчный смѣхъ его исчезъ, ручки свои онъ уже не потиралъ отъ удовольствія, а скорѣе ломалъ съ видомъ отчаянія.
Несмотря на волненіе и постоянно возбужденное состояніе, Клопъ наканунѣ дня, опредѣленнаго для тщательнаго осмотра коммисіей казенныхъ работъ, глядѣлъ совершенно спокойно и рѣшительно. Онъ былъ похожъ на полководца, вступающаго въ борьбу съ болѣе сильнымъ непріятелемъ, сознающаго вполнѣ опасность, почти безнадежность будущаго дня, по понимающаго также и сокрушающую силу необходимости вступить въ эту неровную борьбу.
— Кажется, Марнъ Самойловичъ, вы имѣете надежду вывернуться изъ бѣды? замѣтилъ я Клопу.
— Человѣкъ всегда надѣется. Увидимъ, вывезетъ ли на этотъ разъ мой умишко. Конечно, все отъ Бога. Я — что? Червь ничтожный; Богъ захочетъ — раздавитъ. А жаль. Мнѣ хотѣлось бы устроить какое нибудь благотворительное, богоугодное дѣло, больницу или что нибудь въ этомъ родѣ.
Клопъ видимо хотѣлъ схитрить и съ Богомъ.
На другой день, за часъ до обѣденнаго времени, явилась слѣдственная коммисія на мѣсто казенныхъ работъ. Она вся почти состояла изъ членовъ строительной коммисіи, друзей Клопа. Одинъ губернаторскій чиновникъ былъ какъ бѣльмо на глазу у подрядчика и его друзей. День былъ ясный и знойный. Чиновникъ, человѣкъ довольно еще молодой, былъ тщательно выбритъ, раздушенъ. Онъ былъ весь въ бѣломъ, съ щегольскимъ хлыстикомъ въ рукѣ.
Въ ту минуту, когда собирались приступить уже къ осмотру, черепахой подползла какая-то рессорная колесница, имѣвшая сомнительную форму фаэтона, но загрязненная, ошарпанная и полусломанная. Колесница эта была влекома парою полудохлыхъ вороныхъ клячь въ изорванной сбруѣ,— клячь, которыя своей испачканностью и безнадежными мордами, какъ нельзя лучше гармонировали и съ quassi-фаэтономъ, и съ замарашкой-кучеромъ, полулежавшимъ на ветхихъ козлахъ. Я не обратилъ бы вниманія на это обстоятельство (я былъ весь поглощенъ результатомъ будущаго осмотра), еслибы Клопъ, дернувъ меня
