— Молчи, пожалуйста. Еслибы ты и впрямь потребовала развода, то у меня нѣтъ средствъ обезпечить тебя. Я нищій, а вытолкать тебя безъ средствъ счелъ бы варварствомъ.

— Конечно, ты — нищій. Но чего-же ты чванишься? Иди къ откупщику, проси, моли на колѣняхъ, авось проститъ.

— И пойду къ нему, только не просить, не молить, а плюнуть въ его пьяную рожу и отказаться отъ должности!

Въ эту минуту мой ребенокъ, первенецъ, подползъ къ матери и, младенчески улыбаясь, ухватился ручонкою за ея колѣно, намѣреваясь подняться на ножки, но мать такъ грубо и сильно толкнула своего ребенка, что онъ, бѣдненькій, упалъ вавзничъ и хлопнулся головкою о полъ съ такой силой, что, въ первую минуту, замеръ на мѣстѣ. Никогда еще я не чувствовалъ такой ярости и ненависти къ подругѣ моей горькой жизни, какъ въ эту минуту.

Я былъ пораженъ этой скверной сценой до мозга костей. Я чувствовалъ, что въ моемъ сердцѣ какъ будто что-то оборвалось; это была послѣдняя нить моей законной привязанности, послѣдняя искра моей казенной любви. Слово «разводъ», однажды сорвавшееся съ языка, не давало уже мнѣ покоя; оно постоянно звучало въ моихъ ушахъ, составляло центръ всѣхъ моихъ помысловъ, служило цѣлью моей жизни.

— Разводъ… разводъ… прошепталъ я, выбѣжавъ на улицу. — Но какъ развестись? гдѣ средства, гдѣ деньги? Ее обезпечить нужно. А скандалъ, еврейская сплетня, суды, да пересуды, ропотъ родныхъ, нападки друзей, непрошенные совѣты?.. Но это все вздоръ; перенесть можно. Деньги, главное — деньги, гдѣ ихъ взять?

Глупецъ, я мечталъ о крупной суммѣ для выкупа моей свободы, моей личности, моей будущности, а въ карманѣ звенѣло нѣсколько серебрянныхъ мелкихъ монетъ, а въ записной книжкѣ кололи глаза нѣсколько минусовъ въ видѣ долговъ. Какъ-то безсознательно поги несли меня по направленію къ гнѣзду Тугалова. Только въ виду этого ненавистнаго мнѣ гнѣзда я очнулся и остановился, какъ вкопанный.

— Зачѣмъ я иду туда? спросилъ я самого себя. — Просить? Но развѣ это послужитъ къ чему-нибудь? развѣ это животное способно на состраданіе?

Со скрипомъ растворилось окно въ домѣ Тугалова.

У окна сидѣла откупщица, молодая еврейка съ жирнымъ лицомъ дюжинной прачки; она няньчила груднаго ребенка и кутала его въ шелковыя одѣяла. Молодая кормилица и нянька-старуха стояли тутъ-же и предлагали ребенку цѣлую кучу дѣтскихъ игрушекъ; ребенокъ хваталъ игрушки и швырялъ ихъ куда-то, заливаясь звонкимъ, дѣтскимъ смѣхомъ. Служанки улыбались, а счастливая мать вторила хохоту своего сына.

Я чувствовалъ то, что чувствуетъ, вѣроятно, негръ, впроголодь прислуживающій у сытнаго стола своего властелина, то, что испытываетъ несчастный рабочій людъ, при видѣ жирныхъ, здоровыхъ, пресыщенныхъ дѣтей фабриканта.

— Тебѣ что нужно, щеголь? заслышалъ я голосъ Тугалова, звучавшій веселой нотой (я не замѣтилъ откупщика, стоявшаго за спиною у счастливой матери и улыбавшагося во всю ширь своей пасти, при видѣ радости своего дѣтища).

Отступать было поздно; я вошелъ въ его грязный кабинетъ. Онъ не замедлилъ туда явиться.

— Что нужно? спросилъ онъ меня уже обыкновеннымъ, грубымъ и рѣзкимъ басомъ.

— Г. Тугаловъ, вы убавили мое жалованье?

— Гм… Убавилъ. Что-же?

— Мнѣ и прежде жить было нечѣмъ. Я ожидалъ прибавки. Вы не разъ обѣщали, а теперь и совсѣмъ и умирать съ голода приходится.

— Вообрази, щеголь, что ты еврейскій колонистъ: такъ и живи.

— Но, вѣдь я не колонистъ. Я живу въ городѣ, квартира необходима, топить тоже нужно, ѣсть и одѣваться.

— По мнѣ хоть въ одной рубахѣ щеголяй, въ моихъ глазахъ все щеголемъ останешься. Ха, ха, ха…

— Вѣдь я не одинъ… вообразите…

— Знаемъ, знаемъ, пѣсня не новая. Дороговизна, долги, дѣти, жена беременная. Кто виноватъ? Занимайся дѣломъ, не твори дѣтей. Ха, ха, ха!

Кровь прилила къ головѣ, въ вискахъ застучало, кулаки конвульсивно сжались.

— Вы… подлецъ! сорвалось у меня съ языка. Я выбѣжалъ вонъ.

Въ тотъ самый день я сдалъ откупной архивъ Ранову. Тугаловъ, желая наказать меня за дерзость, хотѣлъ подвести меня подъ какой-то параграфъ питейнаго устава, подъ какую-то уголовщину за несдачу какого-то отчета, за какой-то небывалый захватъ откупной выручки; словомъ, хотѣлъ сотворить ту самую подлость, къ какой прибѣгали откупщики, иногда самые крупные, для вымещенія своего гнѣва на несчастныхъ служащихъ; но благодаря дружбѣ Рапова и свойству моей обязанности, заключавшейся въ одной запискѣ мертвыхъ цифръ, ему это не удалось.

Я остался безъ средствъ. Существовать было нечѣмъ. Я рѣшился отправить семью къ моей матери въ деревню, самому же остаться въ городѣ и, перебиваясь кое-какъ, отыскать частную службу. О намѣреніи своемъ я объявилъ женѣ.

— Я не поѣду отсюда, съ мѣста не тронусь. Ты избавиться отъ меня вздумалъ, пожуировать на свободѣ захотѣлось? рѣшительно осадила меня жена.

— Чѣмъ же мы жить будемъ?

— Это не мое дѣло. Ты обязанъ кормить, ты на то мужъ.

— Обязанъ! Но если нечѣмъ?

— Всѣ не имѣютъ, а достаютъ. Ты мы къ чему не способенъ, ты виноватъ. — Горькая моя доля! лучше бы я вышла сапожника, за водовоза, только не за тебя.

— Да… лучше было бы, согласился я.

На другой день посѣтилъ меня Рановъ.

— Я, братъ, въ тебѣ съ радостной вѣсточкой.

— А что?

— Подрядчикъ Клопъ ищетъ грамотнаго помощника. Работы мало, а вознагражденіе хорошее. Для тебя это мѣсто тѣмъ болѣе сподручно, что тутъ ты избавишься отъ всякой глупой дисциплины и отъ личныхъ оскорбленій, которыя переваритъ не умѣешь.

— Что это за личность, этотъ Клопъ? Судя по фамиліи…

— Фамилія некрасивая. Но она, однакожь, не мѣшаетъ Клопу быть однимъ изъ самыхъ хитрыхъ, изворотливыхъ подрядчиковъ. Онъ умница большой руки, но плутъ, какихъ мало.

— Дѣла мутныя, конечно?

— Конечно, не прозрачныя. Но для тебя это безразлично, надѣюсь, лишь бы жалованье.

— Противно какъ-то.

— Оставь пожалуйста! Подрядчики созданы изъ того же самаго тѣста, какъ и откупщики. Послѣдніе продаютъ воду вмѣсто водки, первые строятъ казенныя зданія изъ мусора вмѣсто камня; какъ тѣ, такъ и другіе выѣзжаютъ на плутняхъ, взяткахъ и чиновникахъ.

Клопъ былъ человѣчекъ маленькій, худенькій, съ миньятюрной, черномазой рожицей, съ коротенькими ручками и ножками. Маленькіе, черненькіе, какъ у мышенка, глазки искрилось хитростью и воровскою наглостью. Носъ имѣлъ форму и цвѣтъ варенаго птичьяго желудка, за что чиновники въ шутку и прозвали его «Пупикусъ». Онъ отличался вкрадчивостью рѣчи и манеръ, вѣчно заливался смѣхомъ и никогда, ни въ какомъ критическомъ положеніи не терялся. Подобно казенному имуществу, онъ ни въ огнѣ не горѣлъ, ни въ водѣ не тонулъ. Онъ всегда выходилъ сухъ, благодаря своей геніальной изворотливости и находчивости. Еврейская и чиновничья среды любили его за веселый правъ, за хлѣбосольство, за широкую натуру. Онъ имѣлъ только единственнаго врага, въ лицѣ одного еврея — ростовщика и доносчика.