Шрифт:
Закладка:
В черновике письма Бенкендорфу Жуковский перечислил последние распоряжения умирающего: Пушкин велел доктору Спасскому сжечь какую-то бумагу, а «Данзасу велел найти какой-то ящик и взять из него находившуюся в нём цепочку. Более никаких распоряжений он не делал и не был в состоянии делать»1404. Перед нами наиболее раннее и не вызывающее сомнений сообщение. Жуковский писал именно о цепочке, которую он никак не мог перепутать с крестом («крестиком»).
Прошло много лет, и Бартенев записал припоминания Вяземской о цепочке Пушкина в нескольких версиях. Согласно одной версии, поэт взял у Александрины сначала перстень с бирюзой, а потом цепочку. После дуэли умирающий поручил Вяземской возвратить владелице её цепочку, но «непременно без свидетелей». Когда княгиня при передаче цепочки сказала об этом, та вспыхнула и сказала: «Не понимаю, отчего это!» Согласно второй версии, Вяземская получила цепочку от Пушкина, когда на минуту осталась с ним наедине. В этом случае Бартенев забыл упомянуть о наказе вручить вещь Александрине без свидетелей. Александрина будто бы вся вспыхнула, принимая от Вяземской загробный подарок, что «возбудило в княгине подозрение»1405. Поздние припоминания княгини подтвердили известие Жуковского о цепочке. Однако самая драматическая подробность её повествования – наказ передать цепочку наедине – является, по всей видимости, домыслом. Данзас не отходил от постели Пушкина, и умирающий передал цепочку ему, а не Вяземской. Никакой тайны из своего подарка поэт не делал.
В публикации 1908 г. П.И. Бартенев привёл ещё одну версию рассказа Вяземской. На этот раз он упомянул о том, что умирающий Пушкин передал княгине нательный крест с цепочкой. Цепочка незаметно превратилась в крестик1406.
Спустя двадцать пять лет после смерти Вяземской П.И. Бартенев, достигший восьмидесяти лет, припоминал: «Что он (Пушкин) был в связи с Александрой Николаевной, об этом положительно говорила мне княгиня Вера Фёдоровна»1407. Вяземская делилась с Бартеневым своими подозрениями по поводу краски смущения на лице Александрины, и её слова были им своевременно записаны. Что касается главной «улики» – крестика с цепочкой, о ней заговорили с большим запозданием.
Оживлению давней сплетни способствовали воспоминания Александры Ланской-Араповой, дочери Натальи Николаевны. По её словам, старушка няня, некогда нянчившая детей Пушкина, рассказала ей следующее. «Раз как-то Александра Николаевна (Гончарова. – Р.С.) заметила пропажу шейного креста… Тщетно перешарив комнаты, уже отложили надежду, когда камердинер, постилая на ночь кровать Александра Сергеевича… нечаянно вытряхнул искомый предмет»1408. Фразеология рассказа («искомый предмет» и пр.) нисколько не похожа на речь неграмотной крестьянки из крепостных.
Легенда получила завершение. Пушкин при друзьях передал цепочку Александрине. Цепочка превратилась в нательный крестик. Крестик не был передан Пушкиным Александрине через Данзаса или Вяземскую. Его якобы нашли в постели у поэта. Трагическая подробность превратилась в бульварную историю, не имеющую ничего общего с действительностью. Сочинение анекдотов о Пушкине оставалось модным занятием до начала XX века. Можно установить, что подтолкнуло падчерицу поэта к злобной выдумке.
В 1887 г. в Петербурге была издана записка Трубецкого. Ссылаясь на слова Идалии Полетики и свои припоминания, он писал о несомненной связи Пушкина с Александриной. Публикация стала известна Араповой, Бартеневу и пр. В своём «романе», изданном в 1907 г., Арапова прямо указала на то, что толки об отношениях поэта с Александриной уже проникли в печать1409. Падчерица Пушкина подхватила сплетню, которую распространяли злейшие враги поэта.
По утверждению Араповой, особый вес истории с крестиком придало свидетельство её матери. Беседуя со старшей дочерью о последних минутах её отца, Наталья Николаевна упомянула о том, что, «благословив детей и попрощавшись с близкими, он (Пушкин. – Р.С.) ответил необъяснимым отказом на просьбу Александры Николаевны допустить и её к смертному одру»1410. Всё это плод фантазии Араповой. 28 января 1837 г. Тургенев писал из квартиры Пушкиных «Жена подле него. …Александра плачет, но ещё на ногах»1411. 28 января, свидетельствовал Данзас, не отходивший от Пушкина, боли несколько уменьшились, «Пушкин пожелал видеть жену, детей и свояченицу Александру Николаевну Гончарову»1412. Сама Александрина вспоминала (в записи её мужа): «После катастрофы Александра Николаевна видела Пушкина только раз, когда привела ему детей, которых он хотел видеть перед смертью»1413.
Араповой принадлежат самые тенденциозные воспоминания о поэте. Как объяснить это? По-видимому, большое влияние на дочь оказал её отец П.П. Ланской, переживший жену Наталью Николаевну на 14 лет. Ланской был возлюбленным Идалии Полетики и другом Дантеса. Как видно, Арапова черпала сведения из того же источника, что и Трубецкой. Идалия питала к Пушкину жгучую ненависть. Даже в конце жизни она, проходя мимо памятника поэту, не могла сдержать себя и плевалась. Ненависть была рождена злом, причинённым ею Пушкину.
История с крестиком и постелью, повторённая бесчисленное количество раз, превратилась в обыденном сознании в некую улику, доказанный факт. Не пора ли очистить биографию Пушкина от фальшивых «улик» такого рода?
Попытки опорочить Пушкина и его свояченицу носили злонамеренный характер. Если бы сплетни по поводу Александрины имели под собой почву, это неизбежно отразилось бы на отношении к ней Натали. Жизнь сестёр опровергла клевету. После катастрофы вдова выехала в имение матери с Александриной, а через два года взяла её с собой в Петербург. Там она жила с ней под одной кровлей и трогательно заботилась о ней. После брака с Ланским Наталья приютила сестру у себя. Характер Александрины стал невыносимым, но она оставалась в доме у младшей сестры восемь лет, пока не вышла замуж за Фризенгофа. Свою дочь от Ланского Наталья Николаевна назвала Александрой, а Александрина свою дочь от Фризенгофа – Ташей (Натальей).
Кровь на мундире
Среди свидетелей трагедии одним из самых осведомлённых был князь Пётр Вяземский. Он был не только очевидцем, но и участником событий. Князь и его жена изложили историю гибели поэта в подробнейших письмах, адресованных разным лицам. Вяземский считал своим долгом разоблачение происков и интриг врагов поэта, но он не назвал этих врагов поимённо. Объясняя это обстоятельство, он писал 7 апреля 1837 г. О.А. Долгоруковой, дочери директора московской почты: «Чтобы объяснить поведение Пушкина, нужно бросить суровые обвинения против других лиц, замешанных в этой истории. Эти обвинения не могут быть обоснованы положительными фактами…»1414
Князь Пётр был человеком исключительно щепетильным и сознавал, что уличить участников интриги, погубившей Пушкина, трудно. И всё же в одном случае он располагал точно известными ему фактами, позволившими без обиняков указать на одного из
