Шрифт:
Закладка:
– Да, я рада, что Москва напала на Украину. Рада, что Киев был так долго в окружении. Рада, что война пришла на землю украинцев. Пусть почувствуют все на собственной шкуре. Рада, что нашлась хоть одна страна, которая посмела заступиться за наших людей, хоть и с большим опозданием – это опоздание я россиянам, быть может, никогда не прощу… но все же! Где вы были, когда бомбили Донецк? Когда гибли младенцы, когда дети превращались в решето из осколков? Или еще хуже: в одночасье превращались в калек… едва начав свою жизнь, теряли здоровье… Где вы были все эти годы? Разве не вы сподвигли украинцев на этот варварский терроризм? Разве не ваши вояки науськивали их убивать мирных, прежде всего – мирных?
Она говорила все это удивительно спокойным голосом, как будто ей было безразлично то, что она произносила, как будто самые эти слова не доставляли ей чудовищную боль, и Читер с неудовольствием думал о том, что в этот раз у него почти получилось вывести ее из себя, но она, непутевая, все же подвела его: вовремя взяла себя в руки, вовремя успокоилась.
Воспользовавшись его замешательством, она боком проскользнула и убежала на улицу. Его крики лишь неслись вдогонку, и ей было уже все равно.
Дети были в школе, а тропинка, петляя, вела Карину во все более безлюдные и дикие места. Вот среди скал, резко обрывавшихся над рифами и мелью, чернел старый деревянный крест – кто-то установил на месте гибели своего родного, должно быть, горячо любимого человека. Мурашки побежали по спине Карины, когда она заметила его. Однажды кто-то уже бросился с утеса вниз, оборвав собственную жизнь. На худой конец – и это был выход. Для нее.
Прикрыв устало веки, болевшие от постоянного прищура из-за ослепительного солнца, Карина живо представила себе, насколько пронзительным будет падение на острые камни, и сколько бурой крови мгновенно растечется по кристально чистой воде.
Мотнув головой, словно отбросив странное наваждение, она пошла дальше. Ну зачем, зачем она все это высказала Джону? Ведь никогда подобных мыслей у нее не было на уме… Или… были? Мыслей, быть может, и не было, но были чувства – именно так Карина ощущала происходящее.
Должно быть, если бы она была счастлива на этом проклятом острове, тогда бы по-иному восприняла события двадцать второго года и встала на защиту Украины, но Карина была так глубоко несчастна, так потеряна, таким скверным образом не оправдались ее бессчетные надежды и так неудачно развернулись быстро меняющиеся обстоятельства ее жизни, что она совсем иначе толковала происходящее сегодня. Собственное несчастье сделало ее более проницательной и наблюдательной, оно обострило чувства, обострило ум, наконец, Карина начала размышлять, размышлять холодно и без истерики, все время глядя на настоящее в разрезе прошлых лет, десятилетий, столетий.
Сколь иным предстал мир ее печальному взору, сколько угнетения она обнаружила в его текущем укладе, сколько безысходности, порой даже отчаяния, и все это видела она не только на оставленной ею земле, но и здесь, в жизнях островитян и приезжих, судорожно хватающихся за любую подработку, чтоб вытянуть квартплату, налоги, обучение и лечение детей. Никто не мог знать того, что каждый новый день, каждый новый восход огненного солнца над океаном нашептывал ей злорадно о том, что Карина напрасно поругалась с матерью и отвергла ее предложение уехать в Москву, напрасно оставила Парфена и разбила собственную семью, напрасно погналась за воздушными замками, которым никогда не суждено было воплотиться в настоящие, напрасно поверила лживому англичанину и Западу в целом, напрасно поверила, что сможет разучиться любить все русское.
Но дело было важнее ее чувств, ее мироощущений. В конце концов, Карина не хотела проиграть в этой гонке за состоянием мужа. Она все равно выведает причины охлаждения к ней Джона, причины его частых поездок на континент. Ведь он и сам постоянно называл ее русской, она и была русской, а русские люди были умны и изобретательны, разве нет?
Шли недели, в течение которых многое изменилось. Парфена лишили родительских прав, а Джону удалось убедить Карину подать документы на признание его отцом ее детей. Обнадеженная возможностью получить наследство после его смерти или по крайней мере алименты в случае развода, она смело подала документы вместе с ним.
Однако очень скоро ей пришлось пожалеть о столь необдуманном поступке. Угроза, риск, о которых она и не догадывалась, не думала, были очевидными, они все время были перед глазами. Как же Карина, расчетливая, хитрая, могла упустить столь важную опасность из вида?
Глаза ей раскрыла одна из подруг-россиянок, заглянувшая на утренний кофе. Карина, осчастливленная событиями последних дней, поведала ей о том, что произошло. Но Лена почему-то не обрадовалась и не поддержала ее.
– Хм. – Сказала Лена. – А ты не боишься того, что в случае развода он отберет у тебя детей?
У Карины даже раскрылся рот от изумления. Не сразу оправившись от ужаса, она все же заговорила:
– Господи, какая я дура! Какая дура! Почему я не подумала об этом раньше? Ведь об этом все знают, все постоянно говорят!
– Успокойся, Кариш, я, наверное, нагнетаю. Вы ведь хорошо живете, зачем вам разводиться? Или ты хотела уйти от него?
– Нет, я нет, не думала об этом.
– Так и он тем более от тебя не уйдет. Старик, на пенсии, ему повезло, что такая красотка согласилась выйти за него замуж, да еще и с такими чудными детьми.
– Я в этом уже не так уверена…
– Что? – Лена беззаботно рассмеялась. – Он от тебя точно никогда не уйдет.
Карина бросила на подругу раненый взгляд, какой бывает у загнанной мальчишками в угол собаки перед битьем. Зная, что побои неминуемы, и никакое гавканье и вытье не спасет ее, собака терпеливо ждет порки – так и Карина была не в силах рассказать Лене правду, потому как правда была слишком унизительна для нее, и если подозрения ее подтвердятся, то ее жизнь, жизнь детей – все будет разрушено.
Она стала выжидать, следить за Джоном, все ее чувства были обострены, самое сердце, казалось, едва шевелилось в груди, прислушиваясь к происходящему. Но долго
