дурная привычка по любому поводу спорить с отцом. Он во всем и везде отстаивал самостоятельность взгляда, даже в пустяках. Если отец ел банан и хвалил его вкус и тонкий аромат, то сын тут же говорил:

— Ешь будто мыло, да и запаха никакого.

А уж если отец ругал какой-нибудь фильм или книгу, то Вася изо всех сил выискивал в них хорошее. Особенно часто они спорили последний год.

Мать пугали эти споры, и она шепталась с мужем:

— Ну что же ты не найдешь подхода к нему? Обращаешься как с подчиненным. Убеждать, а не командовать надо.

Плотников-старший понимал, что жена права, но не мог перебороть себя. У него не хватало времени на убеждения, он хотел, чтобы ему верили на слово. В спорах он часто говорил сыну:

— Ты мне должен верить, я все это уже прошел.

Но Вася ничего не хотел принимать на веру. В него тогда словно вселился бес. Теперь, вспоминая те постоянные споры, Вася думал: а не из-за того ли он охладел к математике, что отец восхищался этой наукой?

— Это же надо, — говорил отец, — человек сидит за столом, у него в руках карандаш, перед ним чистый лист бумаги, и он точно отвечает на вопросы, как и куда полетит ракета, с какой скоростью, какова будет ее разрушительная сила…

— Нечего ему сидеть и считать, — возражает Вася. — Машина это сделает лучше.

— Но машину-то должен сделать человек? И опять же с помощью той же математики.

— Теперь одна машина может делать другую, — не сдается Вася.

Спорили до хрипоты, почти никогда не могли убедить друг друга, каждый оставался при своем мнении. И все же их постоянно тянуло к этим спорам. Почему? Теперь, когда прошел год, Василий знал: эти дискуссии были нужны. Они помогали ему смотреть на вещи шире, раскованнее, а главное — в разных измерениях, мудрыми глазами отца, которые видели то, что он сам еще долго не мог бы увидеть и понять.

Сейчас Вася с благодарностью вспоминал свои разговоры с отцом и должен был признать, что они расходились с ним далеко не во всем. Только теперь он мог признать, что, конечно, у них с отцом было больше такого, в чем их взгляды совпадали. Но тогда он не мог понять этого. Общее считалось само собою разумеющимся и особого интереса для них не представляло. Они искали только спора потому, что каждый, словно на оселке, стремился поострить свою мысль. Вася ни о ком так не скучал, как об отце. Мать, сестренка и бабушка — они шли по другому счету (о них скучал тоже нещадно, иногда ему хотелось бросить все, кинуться в кассу за билетом и помчаться домой), но с отцом у него было совсем другое — отца ему не только недоставало, без него он был только половиной человека. Другая его половина была там, дома, с отцом и, может быть, именно в тех постоянных спорах, каких он теперь лишился, а без них его жизнь намного стала беднее.

Этим летом Вася был дома. Восемнадцать дней его рабочего отпуска пролетели как один день. И они тоже прошли в тех же спорах. Может быть, первые вечера Вася не спорил с отцом. Он рассказывал отцу о своем житье-бытье, о газопроводе, о друзьях и особенно много говорил о Мишке Граче. Отец улыбался и, не скрывая гордости, что его сын уже совсем взрослый, рабочий человек, молча слушал да лишь изредка вставлял свое любимое:

— Ты гляди! Надо же… Ты гляди, мать. Это ж надо…

А потом, когда прошла первая волна рассказов друг другу о том, как они жили этот год, и немного пообвыклись — все вошло в свою прежнюю колею, будто Вася никуда и не уезжал. И мать опять испуганно вскидывала свои тревожные глаза то на отца, то на Василия, а они уже не щадили друг друга.

Лишь за несколько дней до отъезда отец вслед за матерью вдруг каким-то извиняющимся тоном спросил:

— А может, и правда, Васек, остался бы ты на этот годок дома до армии! Уступил бы матери…

Вася боялся этих мирных, домашних слов отца, они обезоруживали его, и он тут же поспешил вызывающе ответить:

— Мы же договорились с ребятами. Наш отряд на северный газопровод будет перебираться… Ты что?

Отец тяжело вздохнул, точно снял с плеч тяжелый груз, и в тон сыну прикрикнул:

— Ты не думай, что такой взрослый. Мы худого тебе не желаем…

Но это он уже сказал больше для жены, чем для сына.

Вот такие взаимоотношения сложились у него с отцом, и их, наверное, правильно могли понять и оценить только они сами. Может быть, это и есть самые нормальные отношения, какие могут быть между отцами и детьми. Иногда ему это так и казалось, потому что нечто подобное было и у Мишки Грача с его отцом-профессором. Правда, Мишка не любил рассказывать о своих родителях, считая, что они живут в другом веке, но по отдельным репликам и прорывающимся у него случайным фразам он догадывался, что Грача часто гложут те же мысли об отце и доме, что и его.

Как-то Мишка сказал:

— Уже в одном заявлении, что проблемы отцов и детей не существует, есть проблема.

Но у Грача в споре с родителями своя позиция. Он стал рабочим и не хочет быть никем другим. Рабочим, и точка. Когда Василий рассказывал о нем отцу, тот только вертел головой, а потом начал спорить.

— Твой Грач крупно заблуждается, — сказал отец. — Он думает, что рабочим становится всякий, кто берет в руки инструмент или встает к станку. Нет, други мои, это далеко не так. Даже когда ты имеешь специальность, ты еще не рабочий. Тебе надо вжиться в коллектив, чтобы он тебя принял и ты стал его частью. А это не простая штука.

И опять у них сшибка вышла. Сын доказывал отцу, какой Грач самостоятельный и серьезный парень, а отец качал головой и повторял свое любимое:

— Комм цайт, комм рат, поживем увидим, комм цайт, комм рат.

Тогда Вася сердито подумал — это и все, что отец запомнил из немецкого языка во время службы в Германии.

И все же какая это благодать быть дома. Васе так нравилось показать всем своим домашним, что он совсем взрослый и самостоятельный, неторопливо достать из кармана пачку «ВТ» и, тряхнув ею, спросить у отца: «Закуришь?» Он и сейчас закрывает глаза и видит себя дома — большим и сильным. Ему так приятно было вручать подарки родителям, сестренке и бабушке,