Шрифт:
Закладка:
«Сообщите нам, что вы хотите предпринять».
Что вы хотите предпринять.
Что вы хотите.
Я не привык видеть Рафела бен Натана таким расстроенным, каким он был, когда мы встретились тем вечером у Арсенала.
Он был невысоким, аккуратным, сдержанным человеком, мне нравилось его чувство юмора (помню, как хотел научиться так же быстро находить остроумный ответ), но он умел сохранять непроницаемый вид бывалого торговца, когда ему это требовалось. Он был киндатом и бывшим корсаром. Такие люди умеют не выдавать, что им известно или что они думают.
Мы встретились у главных ворот, среди шума и постоянных дурных запахов Арсенала. К ним можно было привыкнуть, люди привыкали. Но мне они никогда не нравились. День был солнечный, ветреный. В бризе с лагуны чувствовалась осень. Когда солнце село, было еще тепло, и все еще дул ветер. По небу бежали облака, но видны были звезды и голубая луна.
Мы встречались здесь раз в неделю, чтобы взглянуть на каракку, поговорить с начальником или заместителем начальника Арсенала, напомнить им (это нужно было делать, сейчас строилось так много кораблей), что этот человек пользуется расположением герцога. Мы приходили в конце дня, когда Арсенал хотя бы немного затихал, и после того, как заканчивалась моя работа во дворце, а потом вместе шли куда-нибудь ужинать.
Герцог прикрепил меня к бен Натану. Это не стало обузой. Мы оба уважали купца-киндата, и герцог Риччи уже решил, что этот человек, хорошо разбирающийся в торговле, знающий мир – в том числе те его части, которые мы, возможно, не понимаем так хорошо, как нам бы хотелось, – может быть полезен Серессе. Стоило узнать его получше, дать ему повод остаться. Его вера могла стать проблемой, но здесь эта проблема была менее серьезна, чем в большинстве других городов. Священники время от времени произносили яростные речи; Совет их игнорировал, в большинстве случаев.
Я пригласил бен Натана пожить в моем доме, пока строят корабль. По правде сказать, для меня это было благословением: присутствие в доме еще одного человека в эти месяцы после смерти жены, особенно в долгие летние сумерки перед наступлением темноты. Он хотел подыскать для себя дом, маленький. У него был большой дом в Фиренте, теперь он занялся торговлей тканями – это нас заинтересовало. Мы не слишком доверяли семье Сарди и не слишком их любили (а они не слишком доверяли нам и не слишком любили нас). Они не были угрозой для нашей морской торговли и тарифов, нуждались в нас для перевозок по морю и для получения некоторых товаров и материалов, но они покушались, и довольно открыто, на наш контроль над банковской сферой.
Всегда существовали те или иные угрозы.
Герцог хотел крепче привязать Рафела бен Натана – и его состояние, достаточно большое, чтобы строить каракку всего с одним партнером, – к нашему городу, завоевать его лояльность. По крайней мере, и бен Натан, и его партнер пользовались банком Серессы.
Но помимо всего этого, он мне нравился. Он был добр к моей дочери в такое время, когда, я чувствовал, она нуждалась в доброте как можно большего количества людей. Конечно, она была слишком мала, чтобы это сознавать. Это были только мои чувства. Я понимал это уже тогда, не только оглядываясь назад позднее.
Он пел ей киндатские колыбельные по вечерам, я это помню, на языке Батиары. Я наблюдал за ними и находил в этом некоторое утешение, на душе становилось легче, когда я слушал, как он поет моей девочке. Вероятно, бен Натан это знал. Что он поет не только для нее, но и для меня тоже.
– Кто знает любовь?
Кто скажет, что знает любовь?
Что есть любовь, скажи мне!
– Я знаю любовь, –
Говорит мне малышка одна, –
Любовь подобна высокому дубу.
– Почему же любовь подобна высокому дубу?
Скажи мне, малышка, ответь!
– Любовь – это дерево то,
Что желанное дарит укрытье
От солнца и бурь.
Я многое забываю, но помню эту песню. Такова память.
У него не было своих детей. Я у него спрашивал. Его жена тоже умерла. Он не сказал мне как.
Возле Арсенала в тот ветреный вечер я все же спросил, что его тревожит. Это было очевидно даже при свете фонаря. Отчасти потому, что его настроение никогда не было очевидным.
– Я пытаюсь справиться с трудным известием, Данио. Это не касается деловых вопросов. И никак не скажется на Серессе.
– Это сказывается на моем друге, – ответил я.
Он улыбнулся мне. Мы вошли в ворота, зашагали рядом.
Много людей гуляло по широкой, недавно вымощенной брусчаткой пристани между лагуной и строящимися судами. В этот час здесь еще кипела работа. Плотники, весельные мастера, конопатчики, изготовители талей, парусов и пушек. Кузницы. Запах смолы.
– Все уладится, – сказал он. – Просто надо принять решение. Семейное дело.
Накануне нам доложили о визите в его контору человека из Фиренты.
– Если я могу чем-то помочь… – сказал я.
– Прежде всего я обращусь к вам. Спасибо, Данио. Пойдем посмотрим на судно?
Он пока еще не дал ему названия. В Серессе считалось плохой приметой давать имя кораблю раньше, чем он будет готов отправиться в плавание. Как я понял, киндаты тоже опасались плохих примет.
Люди приходили в Арсенал по вечерам, чтобы прогуляться, показать себя, заглянуть туда, где обретают очертания строящиеся корабли, или посмотреть на почти готовые, стоящие на якоре в лагуне. Здесь каждую ночь работали проститутки, уводя мужчин к себе, в расположенные неподалеку комнаты. Здесь было шумно круглые сутки, потому что корабли были нашей жизнью.
Нас сопровождали два вооруженных телохранителя. Я находился здесь в качестве советника герцога. Принято было обозначать свой статус, когда я выходил в город в этой роли. Меня едва ли можно назвать экспертом по кораблестроению. Важным было само мое присутствие, ведь, шагая рядом с киндатом, я представлял герцога и Совет.
Мы живем в мире, где правят символы. Может ли быть иначе? Мы оба тем вечером были хорошо, хоть и не формально, одеты, оба возвращались с работы. Дорогая одежда тоже говорила о многом. Мой отец сшил ту одежду, которую мы оба носили. Ему нравился бен Натан,
