– Ты имеешь в виду «альбатросов»?

– Ничего я в виду не имею. Просто берегитесь, мистер.

– Спасибо за предупреждение, – сухо сказал Хэнк. – А у тебя настоящий талант, Дэнни.

– Да? А это еще что такое?

– Я пришел сюда потому, что твоя мать сказала мне...

– Моя мать? Ее-то зачем сюда впутываете? Зачем вы ее вызывали?

– Я ее не вызывал. Она сама ко мне пришла. И сказала, что ты не «альбатрос» и никого не убивал. Когда я объяснил это твоим адвокатам, то они дали согласие, чтобы я с тобой поговорил. Вот я и пришел. А теперь я твердо знаю: ты член банды и убил этого мальчика хладнокровно и с обдуманным намерением. Поэтому-то я и сказал, что у тебя талант, Дэнни.

– Я его хладнокровно не убивал. Я ударил его ножом защищаясь, и я не хотел его убивать. Я только старался, чтобы он меня не ударил.

– Он же ведь был слепой, – сердито сказал Хэнк.

– Не знаю, какой он там был, это меня не касается. Для того, чтобы пырнуть человека ножом, не обязательно быть зрячим. Пырнуть можно даже и темной ночью. Нужно только почувствовать, куда, и тогда ударить. Ни черта вы об этом не знаете, сволочь вы этакая!

– Замолчи, Дэнни!

– А кто вы такой, чтобы я перед вами молчал? Вам еще повезло, что мои адвокаты вообще вас ко мне пустили. Никто за вами не посылал, сами пришли, по своей воле. Ну ладно, раз вы тут, я вам еще раз скажу: мы гуляли там по улице, а чумазый скатился со своего крыльца как сумасшедший и накинулся на нас с пером. И мы его пырнули, потому что либо он, либо мы. Если он помер, то дело худо, конечно. Только нечего было задираться.

Хэнк поднялся:

– Ну что ж, Дэнни! Я тебя выслушал. Желаю удачи!

– И держитесь подальше от моей матери, мистер, – сказал Дэнни. – Лучше держитесь от нее подальше. Слышите?

– Слышу.

– Тогда лучше делайте, как вам говорят.

– Я сделаю только одно, Дэнни. Я отправлю тебя и твоих друзей на электрический стул за убийство ни в чем неповинного мальчика.

У себя в кабинете он увидел письмо, адресованное мистеру прокурору Генри Беллу. Разобрав эти чернильные каракули, он вскрыл конверт и вытащил листок. Тем же почерком, что и на конверте, там было написано:

«Если „альбатросы“ умрут, то следующим будешь ты».

Глава 4

На следующее утро Хэнк отправился в Гарлем и мгновенно понял, что того Гарлема, который он знал, больше не существует.

На северной стороне улицы, от угла Второй авеню, где прежде стоял бакалейный магазин и где он в жаркие летние дни рассматривал открытки, на полквартала простиралась ровная площадка, расчищенная будозерами для постройки нового дома. Дом, в котором он родился и вырос – его тетка Сэри была повитухой и принимала роды, – все еще стоял в середине квартала на южной стороне улицы, но витрины кондитерской рядом с ним были забиты досками, а дома напротив уже начали сносить.

– Эти ребята не отсюда, – сказал сыщик первого класса Майкл Ларсен. – Это будет еще на несколько кварталов дальше, сэр.

– Я знаю, – ответил Хэнк.

Он снова взглянул на улицу, ощущая изменение как нечто живое и думая о том, действительно ли это изменение означает прогресс. Если география Гарлема и изменилась, если общая архитектура города и наложила на сеть его улиц новый отпечаток голого красного кирпича, которым теперь были облицованы пещеры жителей Милтауна, то изменилось также и население всего Гарлема. Его раннее представление о трех Гарлемах было понятием чисто территориального деления – итальянский, испанский и негритянский. Мысленно он тогда даже возводил между ними пограничные посты. Теперь он понимал, что границы, разделяющей все эти территории, уже не существовало. Гарлем был Гарлемом.

Улицы итальянского Гарлема были теперь усеяны смуглыми и белыми лицами пуэрториканцев и еще более темными оттенками негритянских лиц. По Гарлему можно было изучать всю историю заселения города Нью-Йорка иммигрантами: первыми подверглись неумолимому сглаживающему влиянию большого города ирландцы и итальянцы, вслед за ними негры, более поздние пришельцы, незаметно растаявшие в этом котле респектабельности белых протестантов и, наконец, пуэрториканцы, прибывшие последними и теперь отчаянно стремившиеся преодолеть культурный и языковый барьер, отделяющий их от простертой руки статуи Свободы. Но в этой руке они увидели раскрытый нож.

Он подумал о том, чему вообще научился этот город. Он знал, что в городе проводятся всевозможные исследования; исследования жилищных условий, проблем уличного движения, школ и клубов, повышения квалификации и множество других, проводимые учеными, которые знали об иммиграции буквально все. Представляя себе этот город в недалеком будущем, через двадцать – двадцать пять лет, он видел его как некое гигантское колесо. Осью такого колеса будет район средней части города, где будут работать Люди Мысли и откуда будут исходить сообщения для всей нации: Покупайте крекеры, Мойтесь мылом Уодли, Курите сигареты «Сахара», – слова, которые будут чеканить вкус и мысль всей этой страны. Вокруг лагеря Людей Мысли будут толпиться племена кочевников и драться за неплодородную землю городских улиц, мечась в поисках все той же дружески протянутой руки статуи Свободы. В центре оси на крыше Эмпайр-стрит-билдинг установят огромный громкоговоритель, который каждый час будет блеять только одно слово, громко звенящее и очищающее воздух города, вторгаясь в территории, захваченные варварскими племенами. И этим словом будет «терпимость!»

И вот Рафаэль Моррез утонул, плавая в море слов, утонул оттого, что слова не держатся на воде...

– Вы вообще-то знакомы с Гарлемом, сэр? – спросил Ларсен.

– Я здесь родился, – ответил Хэнк. – На этой самой улице.

– Вот как? – Ларсен посмотрел на него с любопытством. – Ну, с тех пор она, наверно, здорово изменилась?

– Да, очень.

– Мы могли бы прислать эту девушку к вам, – заметил Ларсен. – Вам незачем было приезжать в Гарлем.

– Я хотел побывать тут.

Хэнк задумался, что собственно привело его сюда. Может быть все дело в письме. Ведь подсознательно он мог ощутить в нем вызов своей смелости. Или, быть может, ему захотелось понять, почему Гарлем породил и прокурора и трех юношей-убийц.

– Вот их квартал, – пояснил Ларсен. – Все трое живут здесь. А этот пуэрториканский паренек жил на этой же самой улице, только еще дальше к западу. Удобно, а?

Хэнк посмотрел по сторонам. В утренней жаре асфальт уже стал мягким и липким. Посредине квартала мальчишки отвернули пожарный кран и теперь прямо в одежде кидались под