очевидно, что каждое польское государство станет стремиться к воссоединению с Прусской Польшей, должно будет стремиться. Были ли готовы отдать ему провинции Позен (Познань) и Западную Пруссию и к этому добавить Верхнюю Силезию? Наоборот, чтобы всем подобным польским прихотям раз и навсегда положить конец, уже было решено, от новой Польши отнять "пограничные полосы", из которых должны быть отселены все поляки, чтобы освободить место для немецких поселенцев. Эти населённые немцами пограничные полосы, которые примерно соответствуют более позднему Вартегау[2], должны были раз и навсегда отделить польскую Польшу от прусской Польши. Всё это очень хорошо, но то, что поляки это воспримут вовсе не дружественно, было совершенно очевидно. Таким образом, были готовы сделаться врагами. Но почему же они провозгласили Польшу как государство? Что это за политика, которая умышленно вновь созданную, но одновременно исковерканную Польшу ставит у себя перед носом в качестве полуфабриката врага – и именно в тот момент, когда Россия впервые подаёт отчётливый сигнал, что она, возможно, готова к сепаратному миру? (Совсем уже не говоря о том, что "Королевство Польша", которое никогда не имело или не получило короля, отныне станет постоянным яблоком раздора между Германией и Австрией). Для германской политики в отношении Бельгии и Польши, в которой конкретизировался отказ от какого-либо компромиссного или сепаратного мира в решающий момент в 1916 году, нет точно так же, как и в этом отказе, никакого логического объяснения, но только лишь психологическое. Самоудовлетворение на протяжении многих лет победным миром и фантазиями на тему целей войны теперь отомстило. Не могли преодолеть себя, чтобы распрощаться с мечтами желаний; не смогли "отказаться" от всего того, чем в своём воображении уже заранее наслаждались как военными трофеями. Нужно было хоть что-то вынести из войны в качестве завоевания, чтобы перед самими собой не опозориться. Францию и Центральную Африку получить было нельзя, но Бельгия и Польша были "в собственности". Вот и хорошо, так что они и должны как раз расплатиться. Что-нибудь должно же быть принесено взамен жертв – а ничего другого, кроме Бельгии и Польши не было. Витиеватый, сумбурный, едва ли формулируемый ход мыслей – и всё же, пожалуй, единственный, какой можно привести в качестве объяснения иначе необъяснимой политики. Или всё же имеется ещё и другое объяснение? Возможно, было так, что – для некоторых из руководящих лиц наверняка – Бельгия и Польша были лишь безразличным предлогом, и что по меньшей мере некоторые из руководителей Германии в 1916 году осознанно действовали, чтобы любой ценой отвести "угрожающий" шанс американского мирного посредничества и русского сепаратного мира? Совсем исключить это нельзя. Поскольку как раз тогда в определённых германских руководящих кругах после двух лет беспланового "выстаивания" возникли на самом деле два новых плана – отчаянных плана, но тем не менее плана, – как всё же можно прийти к полной победе. Одним планом была неограниченная подводная война против Англии и (в случае необходимости) против Америки; другим планом было революционизирование России. Поставленные перед выбором – вести войну ни за что (однако тем не менее выйти из неё невредимыми) или удвоить ставки и отважиться на прыжок в полностью неведомое, непредвиденное – некоторые лица, которые как раз тогда стояли во главе Германии, предпочли второе. Обе следующих больших ошибки вырисовались.

4. Неограниченная подводная война

Неограниченной подводной войной Германия во второй раз, в ещё большем масштабе, совершила ту же самую ошибку, как и с планом Шлиффена. Снова она пошла на гарантированное зло ради неопределенного, лишь ожидаемого выигрыша. Планом Шлиффена она хотела выбить с поля боя Францию, а вовлекла в войну Англию. Неограниченной подводной войной она хотела выбить с поля боя Англию, а втянула Америку в войну. В обоих случаях безусловный ущерб с самого начала был больше, чем только лишь ожидаемый выигрыш. В обоих случаях затем не наступила также и ожидаемая выгода. Обе колоссальных ошибки имели свой источник в руководстве германской армии и военно-морского флота, которые достигали столь превосходных результатов в оперативном руководстве. В собственно военной области во время Первой мировой войны, весьма противоположно в сравнении со Второй, руководством армии (а также руководством ВМФ) не было сделано каких-либо достоверных больших ошибок. Можно придираться к паре отдельных операций (сражение на Марне, Верден); в общем и целом можно сказать, что германские армии (а также германский флот) в Первую мировую войну не проиграли ни одной битвы. В первой мировой войне не было Сталинграда, Туниса, Нормандии. Только вот что: всё, что германский Генеральный штаб и штаб ВМФ привносили по крохам выигранными сражениями, они тысячекратно обнуляли планом Шлиффена и неограниченной подводной войной. Выигранная битва, выигранная военная кампания ослабляла противника в лучшем случае, возможно, на 100 000 человек и 1000 захваченных орудий. Но план Шлиффена принёс всю мощь Англии, неограниченная подводная война добавила всю мощь Америки: в общей сложности гораздо больше, чем 10 миллионов человек и гораздо более 100 000 орудий, не говоря о прочем. Решающие ошибки в общей стратегической концепции не навёрстываются столь блестящими отдельными достижениями в оперативной области. Для тех, кто не понял или кто и сегодня ещё не понимает, как Германия на поле боя всё время побеждала и всё же могла проиграть войну: существует простейший ответ. Во многих отношениях неограниченная подводная война была ещё более непростительной ошибкой, чем план Шлиффена. Во-первых, поскольку та же принципиальная ошибка мышления – гарантированный ущерб принимать за лишь предполагаемый успех – была совершена во второй раз, хотя она была сделана уже в первый раз и вследствие ущерба следовало поумнеть. Во-вторых, поскольку карты лежали на столе гораздо более открыто. Англия в 1914 году свою позицию не проясняла вплоть до последнего мгновения (по простой причине, что она приняла решение лишь в последний момент). Можно было вместе с германским Генеральным штабом полагать, что она вступила бы в войну в любом случае, в том числе и без плана Шлиффена. В крайнем случае можно было даже надеяться (Бетманн Хольвег делал это открыто), что несмотря на план Шлиффена она будет оставаться нейтральной. В случае Америки такой неопределённости не было. Вне всяких сомнений было то, что Америка действительно хотела остаться нейтральной, однако в случае неограниченной подводной войны она безусловно будет сражаться. Неоспоримая цена, которую заплатили за ожидаемый шанс победы, была в этот раз всем участникам заранее неоднократно совершенно ясна и прочтена недвусмысленно. Насчёт неё не могли заблуждаться.

В-третьих и напоследок: решение о неограниченной подводной войне