Шрифт:
Закладка:
«Чтобы сбросить татар, нужен соуз с Литвою. Полагаться на ляхов и угров нечего, равно как и на папу. Папа бо — наш враг. А вот литвины могли бы помочь. У покойного Миндовга была крепкая держава. И если б этот «мститель» её не развалил, таковою б и поныне оставалась. Что ж, надо искать в Литве друзей, сторонников, людей, на которых можно было б положиться. Но сперва — как избавиться от Войшелга?! Тоже мне кум!»
Лев вспомнил, что Войшелг был крёстным отцом его рождённого два лета назад сына Юрия, единственного их с Констанцией ребёнка, и невольно усмехнулся.
Словно из стены, выплыл сбоку немец Маркольт. Трясясь то ли от страха, то ли от холода, он поспешно пробормотал:
— У меня есть что тепе скасать, коспотин!
— Говори, только скорее. И тихо, не шуми. Здесь за каждым углом может хорониться соглядатай.
— Сфетлый принц, мне уталось уснать… Тфой прат и его пояре сопираются ф похот на Польшу. Поярин Крикорий Фасилиефич упештал на софете принца Шфарна, что этот похот принесёт ему польшую фыготу. Фтофстфующая королефа Юрата пыла сокласна с поярином Крикорием.
— А верна ли твоя весть? Не врёшь? — Лев, внезапно оживившийся, подозрительно покосился на немчина, всё тело которого била мелкая дрожь. — Гляди у меня, еже что не так.
— Я сам слышал, сфетлый принц. Мошешь ферить мне, как сепе! — воскликнул Маркольт.
— Ну что ж. — Лев зло усмехнулся. — Значит, на Польшу. Не терпится княгине Юрате и боярину Григорию. Ступай. — Он жестом руки как будто бы отодвинул немца от себя.
Маркольт послушно метнулся в темноту. Князь внезапно окликнул его:
— Постой. Подойди-ка. — Он задумчиво сдвинул брови. — Посылал я к тебе двоих отроков, Варлаама и Тихона. У тебя они, или Шварновы люди забрали?
— Ушли они. Кута, не снаю, сфетлый принц. Фитно, нетопрое почуяли. А фечером поярин Крикорий с орушными лютьми прихотил, фопрошал про них. Шесть фоиноф ф моём томе остафил.
— Вот как. — Лев ещё сильней нахмурился. — Ты, Маркольт, вели слугам своим их поискать. Может, хоронятся где-то в городе отроки сии. Надобны они мне вельми. Еже сыщешь, тотчас меня оповестишь. А покуда… — Князь достал из бархатного кошеля два золотых венецейских дуката и сунул их во влажную цепкую руку немчина. — Это тебе за весть. Ступай.
Маркольт исчез так же внезапно, как и появился, только пылающий на стене факел слегка колыхнулся под порывом воздуха.
«Словно в стену вошёл», — подумал Лев и снова зло усмехнулся.
6.
Без малого две седьмицы скрывались Тихон и Варлаам у купецкой вдовы Матрёны. Весёлая молодица ежедень приносила им с торга свежие новости. Так отроки узнали о кончине князя Даниила, о похоронах и клятве Льва, о гневной речи Василька в домовой церкви и слёзах Войшелга.
Матрёна щедро кормила и поила молодцев, а вечерами, подперев рукой румяную щёку, слушала их рассказы о Падуе и университете. Вчерашние школяры с улыбками вспоминали недавнее прошлое, с уст их сходили учёные слова навроде «тривиум»[73] или «квадривиум»[74], что вызывало у вдовы удивление и смех. Женолюбивый Тихон искал случая соблазнить Матрёну, но вдовица, ловко уворачиваясь от его объятий в темноте переходов, только хохотала и грозила ему кулачком. Молодому шалопаю оставалось грустно вздыхать и делить с Варлаамом утлую комнатёнку на верхнем жиле дома.
Дни тянулись медленно, скучно, однообразно. Просиживая в бездействии в доме, отроки вели меж собой унылые разговоры, которые всякий раз сводились к одному вопросу: что им делать дальше? Как быть?
— Надо подать князю Льву весть о себе. Так, чтобы ни литвины, ни люди Шварна ни о чём не прознали, — говорил Варлаам, но, когда товарищ спрашивал, как же это сделать, лишь пожимал плечами и вздыхал.
И снова на выручку им пришла Матрёна.
Единожды за ужином, выслушав сетования молодцев, она неожиданно предложила:
— Экая беда у вас — князя увидати! Да коль хошь, заутре ж я вас к ему отведу!
— Да как же ты?! — удивился Тихон.
Матрёна в ответ презрительно фыркнула:
— Я ж частенько с братом вместях рухлядишку всякую в терем княжой таскаю. Брат-от в немцы ездит, привозит оттуда сукна анбургские[75] да лунские[76]. А сукна сии княгини покупать любят, особо Констанция, Львова жена. Вот и пойдём с тобою, Варлаам, поутру в терем, скажу я, будто ты гость торговый из Берестья. Ну, а дале сам смекай.
Тихон и Варлаам вопросительно переглянулись.
— А пожалуй, права ты, добрая женщина, — согласился после недолгого раздумья Варлаам. — Как думаешь, Тихон?
— Да я что, право слово. Я, сам знашь, с тобою завсегда заедино, — не замедлил поддержать его оживившийся товарищ. — Верно. Доколе тута нам задаром чужой хлеб есть?
На том и порешили.
…Телега медленно взобралась по увозу на гору, въехала в огромные провозные ворота княжеских хором и остановилась посреди окружённого высоченным тыном из острых плотно подогнанных друг к другу дубовых кольев двора. Здесь во множестве стояли запряжённые гужевыми широкогрудыми лошадьми и волами наполненные разноличным скарбом повозки. По соседству с Варлаамом грузный мужик в посконной[77] сряде[78] выгружал с воза тюки с мукой, в другом месте челядинцы носили в кадях солёные огурцы и капусту, неподалёку строгие ключники открывали замок на амбаре. И всюду видны были оружные люди, пешие и конные. Шум стоял на дворе, откуда-то сверху раздавался властный голос княгини Юраты. Вот она вышла на крыльцо, спустилась по ступеням на морморяную[79] дорожку, крикнула дворскому[80]:
— Яблоки вон туда, в бретьяницу[81]! А ол сюда, в погреб! Живей, раззявы!
Гневная, раскрасневшаяся на ветру, с распущенными волосами цвета соломы, тяжёлая, грузная, в меховом кожухе[82] коричневого цвета, она напоминала Варлааму медведицу. А ведь не так давно была тонка станом, миловидна, держалась скромно. Вот что делает с людьми власть! А может, она такая и была, да только притворялась голубкой нежной? Отрок качнул головой в ответ на свои мысли.
Вдоволь накричавшись, Юрата медленно поползла, задевая полами кожуха за ступени, обратно на крыльцо. Матрёна поспешила окликнуть её:
— Матушка-княгинюшка! Мы тут вам рухлядишку кой-какую привезли. Из стран полунощных. Брат и ентот вот купчишка из Берестья ходили. — Она указала на Варлаама. — Дозволь, принесём,
