меня плечом и улыбается моему отражению. — Не сомневайся, Тась!

— Не буду, — отвечаю подруге, собирая себя по кусочкам. — Я просто очень скучаю по нему.

Нет, не так: я медленно схожу с ума без отца! Замерзаю от одиночества, а по ночам реву от окружающего меня равнодушия. Дежурные, ничего не значащие фразы за завтраком, пустые улыбки, постоянные упрёки, косые взгляды за ужином — я устала ощущать себя бракованной деталью отлаженного механизма.

Моё пребывание в доме Мещерякова напоминает жизнь соловья в золотой клетке: с виду она роскошная и беспечная, а по факту ограничена десятью квадратами возле бассейна и сводом негласных правил. Всё, что мне дозволено — молча наблюдать из своего угла за шикарной жизнью семьи Мещеряковых и, желательно, не мешать. Свободное время я провожу тихо, как мышка, в дальнем крыле дома, чтобы своим присутствием не раздражать отчима, а каждый выезд за пределы Жемчужного я вынуждена неделями согласовывать с мамой. Весёлой такую жизнь точно не назовёшь! Одно хорошо: в двух шагах от моей комнаты расположен запасной выход для прислуги, который напрямую ведёт к местному озеру. Втайне ото всех я сбега́ю туда на закате и до самой ночи гуляю вдоль берега, а потом так же незаметно возвращаюсь.

— А ты уже придумала, что наденешь на выпускной? — Мила прекрасно видит, как налились солёной влагой мои глаза, как тюбик с блеском для губ дрожит, зажатый в непослушных пальцах, а потому спешит сменить тему.

— Пока нет. — Отвожу взгляд, дабы Камилла не уличила меня во лжи.

Я знаю, как ей хочется блистать на выпускном и затмить всех своей красотой — да-да, именно красотой, а не теми дурацкими идеалами, навязанными нам дорогим глянцем. Вот только как сказать Камилле, что сама я праздник решила пропустить? И дело не в том, что 11 «А» не успел занять должного места в моём сердце, просто всё это веселье не для меня! Да и денег на платье и причёску нет, а просить у матери я не хочу: хватит того, что она ежедневно напоминает мне, где и за чей счёт я сейчас живу.

Мои мысли прерывает звонок мобильного и всего четыре пресловутые буквы на экране.

— Тася, — встревоженно бормочет мама, —ты ещё в школе?

— Да. — Поправляя лямку рюкзака на плече, отхожу немного в сторону. — Иван Григорьевич где-то задерживается.

Мне несказанно повезло с водителем. Иван Григорьевич — чумовой старичок с необычайно приятным чувством юмора, но главное — он умеет хранить секреты! Несколько раз ему удавалось в обход указаниям Мещерякова свозить меня до реабилитационного центра, где сейчас проходит лечение отец. Вот и сегодня он обещал помочь…

— Тася, Иван Григорьевич не приедет, — с придыханием произносит мать. Вообще её голос кажется мне странным, чересчур взволнованным, что ли. Но по-настоящему странной звучит её просьба: — Дочка, возьми такси, ладно? И уезжай! К отцу, к Миле — куда угодно! Сходи в кино, погуляй по магазинам— не важно. Развейся, отдохни!

— Что-то случилось? — Необъяснимая тревога волнами расходится по телу. — С Иваном Григорьевичем что-то?

— С ним всё в порядке, — спешит с ответом мать и тяжело дышит в трубку. — Гера из клиники сбежал, дочка, и я не знаю, в каком состоянии его найдёт Вадим. Я позвоню тебе, как всё образуется.

С неким остервенением запихиваю мобильный обратно в рюкзак. Меня раздражает пелена таинственности вокруг Савицкого. В жизни и без выкрутасов этого странного парня хватает проблем. Неужели Гера не понимает, что из-за «тараканов» в его голове достаётся всем вокруг? Хотя о чём это я? Он же из психушки сбежал!

— Возятся с этим Савицким, как с писаной торбой! — ворчу себе под нос, не представляя, как быть.

Одно дело — доехать до отца с Иваном Григорьевичем, и совсем другое — на такси или общественном транспорте. Реабилитационный центр расположен за городом, на живописном берегу реки, в глубине соснового бора, а потому вариант с такси встанет мне в копеечку, а поиск и ожидание нужного автобуса грозят обернуться очередными неприятностями.

— Что на этот раз учудил Гера? — осторожно уточняет Мила скорее из вежливости, чем из любопытства.

— Сбежал.

— Ясно, — поспешно кивает подруга и взволнованно поджимает губы. По всему видно, тема Савицкого её пугает, как и всех в Жемчужном.

— Он что, не впервой сбега́ет? — предполагаю на всякий случай. Честно говоря, я не понимаю, почему все так напрягаются, когда речь заходит о Гере.

— Этого я не знаю. Просто…

Подруга замолкает на полуслове, смахивая с плиссированной юбки воображаемые пылинки.

— Мила, что с ним не так?

Я ценю дружбу с Камиллой и, наверно, поэтому всегда старалась избегать неудобных тем в общении с ней. Но сейчас я хочу знать правду и уверена, что кроме Милы мне никто её не расскажет. Но подруга молчит…

— Тоже считаешь Савицкого психом? — подталкиваю Камиллу к откровенному разговору, но она не спешит отвечать. — Да брось, Мила! Гера мне никто: ни друг, ни родственник. Говори, что думаешь, не бойся!

— Зимой я выезжала в гимназию в то же время, что и Савицкий в универ… — осторожно начинает Мила. — Мы пересекались на выезде из посёлка буквально на мгновение. Но знаешь, Тася, этих секунд хватало, чтобы кожа покрылась мурашками. Такая ледяная красота, как у него, скорее отталкивает, чем завораживает, а ещё невольно внушает страх. Но с другой стороны, Тася, если бы он был невменяемым, кто бы позволил ему самому садиться за руль?

— Он водит сам?

Мила кивает, а с моих губ слетает небрежный смешок:

— Как много я пропустила! В последний раз, когда я видела Савицкого, он сидел на чердаке, а его велосипед в гараже был обезображен ржавчиной.

— С тех пор Гера немного изменился, — пожимает плечами Мила.

— А что они с Аром не поделили?

Подруга хмурится, не сразу соображая, о чём я говорю.

— Ками, почему твоему брату запрещено к нам приходить, когда Савицкий дома?

— А, ты об этом! — выдыхает Мила. — Они просто на дух друг друга не переносят. Ты же знаешь Ара: он не скупится на выражения, а порой бывает весьма жестоким.