исключительно с ее объемом. Издание задумывалось как единое целое, и я надеюсь, что второй том увидит свет нс позже, чем через год после первого. Однако у каждого тома свой собственный указатель и приложение «Имена и названия в Утраченных Сказаниях». Второй том содержит Сказания, наиболее интересные во многих отношениях: Тинувиэль, Турамбар (Турин), Падение Гондолина и Сказание о Науглафринге (Ожерелье Карлов), а также наброски к Сказанию об Эарэндэле и заключительную часть работы, и, наконец, Эльфвине из Англии.

I

ДОМИК УТРАЧЕННОЙ ИГРЫ

[THE COTTAGE OF LOST PLAY]

На обложке одной из пришедших ныне в весьма потрепанный вид «Тетрадей для школы», в которых содержатся некоторые из Утраченных Сказаний, мой отец записал: «Домик Утраченной Игры, введение к Книге Утраченных Сказаний»; там же, на обложке, почерком моей матери проставлены инициалы Э.М.Т., и число, 12 февр. 1917 г. В эту тетрадь мать переписала повесть набело с чернового отцовского наброска, сделанного карандашом на отдельных листах, вложенных в ту же тетрадь. Таким образом, дату создания этой легенды можно отнести к периоду до зимы 1916—17 гг. (хотя, возможно, это не так). Переписанный начисто вариант в точности соответствует первоначальному тексту; последующие изменения, по большей части незначительные (в том, что не касается имен), вносились уже в чистовик. Текст приводится здесь в окончательном варианте.

Так случилось однажды, что некоего странника из дальних краев, наделенного великой любознательностью, желание узнать новые земли и обычаи живущих там неведомых народов увело на корабле далеко на запад, до самого Одинокого Острова, или Тол Эрэссэа на языке фэери, гномы[прим.1] же называют его Дор Файдвэн, Земля Избавления, и достославное предание сложено о нем.

Как-то раз, после долгих странствий, когда во многих окнах засветились вечерние огни, пришел он к подножию холма на бескрайней лесистой равнине. Он был уже совсем близок к середине острова; немало дорог исходил он, останавливаясь на ночлег во встреченных поселениях, будь то маленькая деревушка или целый город, в час, когда зажигают свечи. В эту пору жажда нового стихает даже в сердце скитальца; тогда даже сын Эарэндэля, каковым и был этот странник, обращается мыслями скорее к ужину и отдыху и вечерним рассказам у огня перед сном.

Пока же стоял он у подножия невысокого холма, налетел легкий ветерок, и грачиный выводок пронесся над головою его в прозрачном, недвижном воздухе. Солнце уже зашло за ветви вязов, что росли на равнине насколько хватало глаз; последние золотые отблески уже погасли среди листвы и, тихо скользнув через поляны, задремали меж корней, чтобы видеть сны до рассвета.

Грачи же, криком возвестив о своем возвращении и стремительно развернувшись, слетели к гнездовьям в ветвях высоких вязов на вершине холма. Тогда подумал Эриол (ибо так называли его впоследствии жители острова, что означает «Тот, кто грезит в одиночестве», о прежних же его именах в истории этой не говорится ни слова): «Близок час отдыха, и хотя не знаю я даже имени этому дивному на вид городу на холме, там стану искать я приюта и ночлега, и не пойду дальше до утра — может статься, что и утром не уйду я, ибо благоуханны здешние ветра, а место это радует глаз. Сдается мне, хранит сей город в сокровищницах своих и дворцах, и в сердцах тех, кто живет в пределах его стен, немало древних, чудных и прекрасных тайн».

Эриол же шел с юга, и прямая дорога лежала перед ним — с одной стороны огражденная высокой стеною серого камня, увитой поверху цветами; тут и там над стеною нависали огромные темные тисы. В просветах между ними увидел Эриол, идя по дороге, как засветились первые звезды — об этом впоследствии пел он в песне, что сложил в честь дивного города.

И вот оказался он на вершине холма, среди домов, и, словно бы случайно, свернул на извилистую улочку и прошел чуть ниже по западному склону холма — там привлек его взгляд маленький домик с множеством аккуратно занавешенных окошек — однако сквозь занавеси пробивался теплый, ласкающий глаз свет, словно внутри царили радость и покой. Тогда сердце Эриола затосковало по доброй компании, и тяга к странствиям оставила его — повинуясь желанию более властному, он свернул к дверям этого домика и, постучав, спросил того, кто вышел открыть ему, как зовется этот дом и кто живет в нем. И услыхал в ответ, что это — Мар Ванва Тьялиэва, или Домик Утраченной Игры, и весьма подивился Эриол такому названию. Живут же внутри, как сказали ему, Линдо и Вайрэ, что выстроили дом этот много лет назад, а с ними — немалая родня их, и друзья, и дети. Этому подивился Эриол больше, чем прежде, видя, сколь мал дом, но тот, кто открыл ему, проник в его думы и сказал так:

— Невелико это жилище, но еще меньше те, что живут в нем — ибо всякий входящий должен быть совсем мал, либо по желанию своему и доброй воле уменьшиться в росте, стоя на пороге.

Тогда отвечал Эриол, что с превеликой охотой вошел бы внутрь и просил бы на ночь гостеприимства у Вайрэ и Линдо, буде на то их согласие, и что не сможет ли он по желанию своему и доброй воле уменьшиться до необходимых размеров здесь же, на пороге. Тогда сказали ему: «Входи», и Эриол ступил внутрь — и что же? — дом показался ему весьма просторным и восхитительным несказанно; и хозяин дома, Линдо, и жена его, Вайрэ, вышли приветствовать гостя, и радостнее стало у Эриола на душе, нежели когда-либо на протяжении всех его странствий, хотя с тех пор, как пристал он к Одинокому Острову, немало счастливых минут изведал он.

Когда же Вайрэ приветствовала его, как подобает, а Линдо расспросил гостя об имени его, и откуда пришел он, и куда держит путь, Эриол назвался Чужестранцем, и рассказал, что прибыл от Великих Земель[прим.2], а путь держит туда, куда уводит его тяга к дальним странствиям, в огромном зале накрыли стол для вечерней трапезы, и Эриола пригласили туда. В трапезной же, невзирая на лето, зажжены были три очага — один в дальнем конце комнаты и еще два по обе стороны от стола; если не считать их света, в тот миг, когда вошел Эриол, в зале царил мягкий полумрак. Но в этот миг многие вошедшие следом внесли свечи всех размеров и форм в причудливых подсвечниках