Хороши и опечатки,

Хороши и прибавленья!

Рододендрон! Рододендрон!

Афанасий Афанасьевич сам напророчил: «Хороши и все нападки».

«Фет прелестен, но стоит на опасной дороге, скаредность его одолела, он уверяет всех, что умирает с голоду и должен писать для денег. Раз вбивши себе это в голову, он не слушает никаких увещеваний, сбывает по темным редакциям самые бракованные из своих стихотворений, и есть надежда, что наконец „Трубадур“ и „Рододендрон“ будут напечатаны». Это уже А. В. Дружинин — в письме к Льву Толстому.

Бедный «Рододендрон» был напечатан после смерти создателя, спустя 45 лет после написания, в «Северных цветах» на 1901 год. К этому времени эстетические вку-сы успели смениться, рифма «азалий — печали» стала почти такой же банальной, как «роза — мороза», но никому и дела не было до того, что азалии — тот же рододендрон. Профессионалы-литераторы Афанасия Фета не реабилитировали. Новое литературное растение отличалось от злополучного фетовского благозвучным псевдонимом и удобством рифмовки, и великолепный оранжерейный куст в ХХ веке завоевал русский стих под именем азалии. Певцом нежного цветка стал Иннокентий Анненский. Свою музу (в стихотворении «Моя тоска», посвященном М. А. Кузмину) он увидел такой:

В венке из тронутых, из вянущих азалий

Собралась петь она… Не смолк и первый стих,

Как маленьких детей у ней перевязали,

Сломали руки им и ослепили их.

Позже стали рифмовать «азалий — вокзале», но Иннокентий Анненский, скончавшийся от сердечного приступа на ступенях Царскосельского вокзала, такую приблизительную рифму позволить себе еще не мог.

Старший современник И. Ф. Анненского, тоже директор, но Императорского Санкт-Петербургского Ботанического сада, — Э. Л. Регель, очень любил азалии, и вслед за ним этот цветок полюбил весь город. Наши азалии были выведены из семян, собранных со склонов гор Японии академиком Карлом Ивановичем Максимовым (в 1869–1891 годах он был главным ботаником Сада), поэтому они более холодостойкие, чем полученные в Европе растения, восходящие к китайским сортам. К концу ХIХ века путем скрещивания с английскими и голландскими были получены великолепные русские сорта, приспособленные к жизни в неволе северного города. До сих пор азалии — самый «петербургский» комнатный цветок. Капризный, прихотливый, обворожительный, он более ста лет не сходит с наших подоконников. Знаю дома, где за огромными кустами, почти деревьями, ухаживает уже третье поколение петербуржцев.

После Анненского и цветок, и рифма стали настолько привычными, что уже Игорь-Северянин посчитал их чересчур тривиальными и изобрел свой оригинальный, вычурный образ: «альпорозы». Альпийская роза — тоже всего-навсего другое имя рододендрона, но зато как изысканно она поется:

У окна альпорозы в корзине

Чуть вздохнули, — их вздох витьеват.

Я не видел кузины в кузине,

И едва ли я в том виноват…

Букетов из срезанных цветов «альпорозы» не делают, стало быть, в корзине у северянинской «эксцессерки» стоял всего-навсего горшок с азалиями. Ах, рододендрон, рододендрон… И никто не пожалел бедного неудачника-первопроходца Афанасия Фета. Как придумал он (по слухам, именно он) свой палиндром, так на лапу Азора в классической поэзии уже ничего, кроме розы, не падало.

Да и эксперименты модернистов, честно говоря, хотя и внесли некоторое разнообразие в поэтическую ботанику, но все же и в них использовалась лишь малая толика тех замечательных возможностей, какие открылись на культурном горизонте. Стихи разные, поэты замечательные, цветы по большей части — одни и те же. А ведь здесь у искателей новых слов и оригинальных сравнений был такой потрясающий выбор! В оглавлении книги их современника Макса Гесдерфера цветет словесный вертоград. Предлагаю читателю самому разобраться в том, кто есть кто в русской лирике Серебряного века.

…Кариота жгучая и куминга напудренная; куфея огненная и кэтлейя губастая; тунбергия крылатая и эвтерпа съедобная; адиантум наиизящнейший и апоногетон двуголовый; белокрыльник африканский и белокопытник пятнистый; кочедыжник живородящий и саурурус пониклый; мимоза стыдливая и ибунка водяная; понтедерия сердцелистная и бегония краснонервная…

Во всяком случае, ясно одно: ботаники — большие поэты, чем поэты — ботаники. После всего этого поймешь отчаяние футуристов, рыцарски вставших на защиту лилии от тирании придавившего ее опошленного слова. В начале ХХ века действительно пора было по предложению Велимира Хлебникова со товарищи переименовывать лилию — в еуы.

Глава пятая. Лопасти латаний на Матрениной печи

В поэтическом сборнике герань и страстоцвет могут мирно соседствовать, тогда как в петербургском доме — настоящем, барском, в каком выросла Тэффи (родилась она в 1872 году), — на одном подоконнике герань и пассифлора уживались редко. Герань стояла на кухне или в комнате у прислуги, а в парадных комнатах на окне, обвивая шпалеру, — пассифлора, на жардиньерке — папоротники и хвойные составляли зеленый фон красивоцветущим азалиям, цикламенам, модной тогда туберозе. Люди состоятельные и со вкусом нередко обзаводились комнатными оранжерейками с орхидеями и аквариумами с плавающими растениями. Вход в богатый особняк в теплое время украшался кадками с лавровыми деревьями — «лаковыми лаврами» (всегда парными, подстриженными шарообразно или в виде пирамид), на лестнице стояли пальмы.

Рис. 18. Изящные кадки

Вообще крупные деревья и кустарники для украше-ния дома могли себе позволить лишь состоятельные люди, не только из-за их дороговизны, но и потому, что летом их нужно было выставлять на свежий воздух — в сад или на балкон, а зимой, когда растение отдыхает, переносить в подвал либо сдавать на время садовнику.

У зажиточных, но небогатых горожан и цветы были попроще, в этих домах как бы происходила встреча «аристократических» и «простонародных» комнатных растений. В интереснейшем документе эпохи, заметках о городском быте российской столицы в 1892 году, чиновник среднего класса С. Ф. Светлов описывает интерьер, типичный для людей его круга: «У окон принято ставить цветы, преимущественно пальмочки, латании, драцены, филодендрон и пр. На подоконниках ставятся более мелкие сорта цветов: розаны, герань, гелиотропы и другие низкорослые породы». (Дневник С. Ф. Светлова издан отдельной книгой в С.-Петербурге в 1998 году.) Петербургский обыватель С. Ф. Светлов обладал безошибочным историческим чутьем: он оставил потомкам единственную в своем роде «полную и ясную картину того, как жили предки, как и чем они питались, чем развлекались, — словом, каков был их обыденный обиход». Целый раздел, например, называется «Табак, вино и карты», а цветам посвящено два предложения в главе «Квартиры и домашняя прислуга».

Старший контролер Государственного земельного банка ничего не придумывал и был предельно объективен, поскольку фиксировал