Шрифт:
Закладка:
– Мам, а ты сильно замерзла, пока шла? – прихлебывая чай, спросила Таня.
– Да нет, доченька, я как-то внимания на мороз-то и не обращала, – отозвалась Елизавета Иларионовна.
– А мне холодно было, да и страшно, – призналась Таня. – Особенно когда вокруг про пулеметы стали говорить, которые на плацу стоят, нас дожидаются…
– Да не стали бы они стрелять, – с досадой в голосе произнес Константин. – Что они, дураки по толпе стрелять из пулеметов, как в царское время?..
И снова замолчали. Мать поглядывала на Ваню – за столом он был единственный, кто не произнес вообще ни одного слова.
– Ванечка, что ты молчишь? Не заболел ты? – Елизавета Иларионовна пощупала ладонью лоб сына.
– Нет, мам… Я все про владыку думаю. Как он… смело все сказал.
– А сбоку там стоял человек с тетрадкой и все за ним записал, я видела, – вставила Таня.
– И я видел, – кивнул Ваня. – А владыка будто не замечал всего этого… Будто сам Господь ему говорил, а он только передавал нам. Когда он в конце сказал: «Буди верен до смерти, и дам ти венец живота», у меня даже мурашки по спине побежали…
Константин ласково взъерошил волосы на голове младшего брата. Елизавета Иларионовна со вздохом принялась убирать чайную посуду со стола, дети начали помогать ей.
– Это потому, что не в силе Бог, а в правде – всегда и во веки веков…
Спас-Чекряк, июль 1920 года
…Странное дело – шли в паломничество, а пришли, так будто на ярмарку попали!.. Или на постоялый двор. Народу у отца Георгия толпилось – тьма-тьмущая, и не пробиться. Крестьянские телеги стояли рядами, видно было, что люди ночуют под ними уже не первый день. Бегали, гоняясь друг за другом, малые ребятишки, но большинство людей все же старалось вести себя степенно – чай, к самому отцу Егору Чекряковскому приехали. Мужики и бабы переговаривались между собой негромко, и только изредка этот слитный гул прорезал чей-то дикий, страшный выкрик, похожий на звериный рев. Ваня Крестьянкин, Саша и Василий Москвитины, – в паломничество отправились втроем, дорога от Орла неблизкая, семьдесят верст, – невольно поежившись, переглянулись.
– Бесноватый, – проговорил Василий. – Ух, и жуткое же это дело…
Бесноватых Ваня уже видел в родном для него Ильинском храме. Отчиток – особых молебнов об изгнании бесов – там не проводили, но иногда родственники все же пытались затащить в храм недугующих. Что тогда творилось с ними!.. Ругань, крики, конвульсии посреди церкви… А отец Николай Азбукин говорил, что отчиткой может заниматься далеко не всякий священник, дело это очень опасное и для того, кто изгоняет беса, и для самого больного.
Вот такой бедолага, видать, и бился сейчас на телеге. Подойдя поближе, парни увидели, что бесноватого – худенького рыжего мужичка с закатившимися глазами – с трудом удерживают восемь здоровенных мужчин: четверо висели у него на ногах, четверо – на руках. А он все выкручивал тощую шею из стороны в сторону, сплевывал в стороны синюю страшную пену, шедшую изо рта, и визгливым, бабьим голосом орал непонятное:
– Ох, Маланья-Маланья… Не посодишь, не уродишь! Не посодишь, не уродишь!..
Горбатенькая, похожая на морщинистую девочку жена бесноватого стояла тут же, прижав ко рту иссохший кулачок правой руки; левой она безостановочно гладила по вихрам всхлипывающего замурзанного мальчишку лет шести. Столпившийся в кружок люд сочувственно вздыхал и перешептывался:
– Откуль эти-то?
– Ливенские, кажись.
– Ох, Господи, страх какой. А пена-то, пена.
– Так ён на войне германцем газами травленый. Ну ничего, счас отец Егор выйдет…
Орловские ребята молча переглянулись. К отцу Георгию собирались сходить давно, да как тут сходишь?.. В прошлом году Орёл оказался сначала в прифронтовой полосе, а потом и вовсе война пошла по городским улицам. Неделю, с 13 по 19 октября 1919-го, были в городе белые, и эту неделю казалось, что прежняя, нормальная жизнь – с портретом государя на стене, степенными благолепными церковными службами и многим другим – вернулась в город надолго… Но потом белые ушли, вернулись большевики, и все пришло к тому же, что и было: красные флаги на стенах, портреты Ленина и Троцкого везде, где только можно, и другие непонятные, а то и глупые, нелепые новшества. И то, с чем уже прочно увязывалась Гражданская война, пусть и в тылу: отсутствие продуктов и дров, новые деньги, мгновенно превращавшиеся просто в бумагу, болезни (особенно страшила «испанка», о которой болтали, что человек захлебывается собственной кровью)… И – гонения на Церковь. Громились и разорялись монастыри Орловщины, вскрывались и осквернялись мощи древних святых, разогнали под угрозой расстрела епархиальное собрание, а епископа Орловского и Севского Серафима арестовывали уже дважды. Правда, пока ненадолго, но все же.
Поэтому ни в какие дальние походы, пусть даже и с благой целью, Елизавета Иларионовна своего младшего, конечно, просто не пустила бы: мало ли какие лихие люди попадутся между Орлом и Болховом, а если еще узнают, что ребята идут к священнику!.. Но вот – все же пустила. Может, потому, что старшим вызвался быть 25-летний Василий Москвитин. Да и уж больно просились они к самому известному на Орловщине старцу. Да что там на Орловщине – слава об отце Георгии шла по всей России уже давно, даже сам Иоанн Кронштадтский говорил паломникам из Орла: «А зачем вы ко мне ехали, если у вас благодатный отец Георгий живет?..»
Ваня, конечно, был наслышан о необыкновенной истории этого вроде бы обыкновенного сельского батюшки. Отец Георгий Коссов получил крошечный приход в деревне Спас-Чекряк недалеко от Болхова давно, в 1884 году. Приехал туда – а там покосившийся от ветхости деревянный храм да 14 дворов. Да еще захворал тяжело – кашлял кровью, и матушка заболела. Он и решил просить перевода на другой приход. Но сначала пошел за благословением к Амвросию Оптинскому – Оптина пустынь в шестидесяти верстах от Спаса. Пришел с котомкой и встал в толпе других паломников, далеко от келии старца. Тот не знал отца Георгия и никогда о нем не слышал. Но, выйдя на крыльцо келии, вдруг заговорил с ним через головы других:
– Ты, иерей, что такое надумал? Приход бросать, а? Ты знаешь, кто иереев-то ставит, а ты – бросать?.. Храм у него, вишь, старый, заваливаться начал… А ты строй новый, да большой каменный, да теплый, да полы чтоб в нем были деревянные: больных привозить будут,
