Шрифт:
Закладка:
По мостовым с хоругвями в руках медленно, несмотря на лютый мороз, шло духовенство, шли орловские дворяне и купцы, мещане и крестьяне окрестных деревень, рабочие и подмастерья городских фабрик и мастерских, офицеры и солдаты из лазаретов. Впрочем, формально все эти люди уже несколько месяцев как были равны: Октябрьский переворот упразднил в России сословия, и отныне не было ни дворян, ни крестьян, ни солдат, ни офицеров. Но всех их объединило и сплотило сегодня одно: они были православными. И вышли на улицы в знак протеста против гонений на Церковь, которые начались в стране после прихода к власти в октябре 1917 года большевиков. Они сразу же начали издавать законы, направленные на притеснение и унижение православной веры. Декрет «О земле», принятый 26 октября, объявлял все церковные и монастырские земли народным достоянием, декреты «О расторжении брака» 16 декабря и «О гражданском браке…» 18 декабря изымали из ведения Церкви юридические отношения между супругами, родителями и детьми. А 23 января 1918-го был опубликован декрет «О свободе совести, церковных и религиозных обществах», отделявший Церковь от государства. Согласно ему, Церковь больше не была юридическим лицом и лишалась права собственности на что бы то ни было. Это был колоссальный поворот в жизни страны и миллионов людей. Дополнительное возмущение вызывала затеянная большевиками реформа календаря – с юлианского на григорианский, после 31 января должно было сразу наступить 14 февраля…
13 января большевики продемонстрировали, что в претворении в жизнь своих идей они готовы идти до конца. В этот день вооруженный отряд солдат и матросов попробовал захватить Александро-Невскую лавру в Петрограде, наместника лавры епископа Прокопия арестовали. Но народ оказал захватчикам сопротивление. В итоге начавшейся вооруженной свалки был смертельно ранен настоятель церкви в честь иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих радость» протоиерей Пётр Скипетров.
С этими горестными событиями совпало и радостное – восстановление в России Патриаршества, избрание 21 ноября Патриарха Московского и всея России Тихона (Беллавина). Казалось, что у сиротевшей веками Церкви появился наконец отец, наставник, духовный водитель. И первые же действия нового Патриарха внушали надежду на то, что Церковь сумеет отстоять свои права в новом государстве, облик которого только-только начинал складываться. 19 января 1918 года Патриарх Тихон выступил с посланием, в котором призвал всех православных встать на защиту Церкви, а тех, кто участвовал в беззакониях, жестокостях, расправах и грабежах церковного имущества, предавал анафеме. «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы, – говорилось в послании. – Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей – загробной – и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной».
21 января верующие Петрограда и 28 января – верующие Москвы провели массовые крестные ходы в знак протеста против бесчинств новой власти. Узнав об этом, епископ Орловский и Севский Серафим на воскресной литургии 28 января обратился к пастве:
– Призываю вас в день Сретения в Орле, по примеру Петрограда и Москвы, устроить торжественный крестный ход из всех церквей, в котором должны принять участие все от мала до велика, чтобы многотысячная церковная процессия явилась внушительным свидетельством отношения верующего русского народа к нынешней противохристианской политике большевистского правительства!
Идею владыки восприняли с воодушевлением. Тем более что накануне, 1 февраля, в Орле произошел случай, еще больше накаливший страсти. Тогда с колокольни Покровского храма начали снимать четырех больших позолоченных двуглавых орлов. Прихожане встали на защиту храма и избили кощунников. Прибывшие отряды милиции и красной гвардии начали стрелять в воздух. А какого-то мальчика, выбежавшего на улицу с револьвером в руках, насмерть забили нагайкой… После этого в Орле ввели военное положение. Жителям запретили выходить на улицы и тем более собираться группами – в надежде, что испугавшиеся обыватели не выйдут на крестный ход.
…И вот теперь дрожали городские мостовые от мерной поступи тысяч горожан. Несмотря на запреты, военное положение, опасность, лютый мороз, они вышли – вышли, потому что иначе для них было нельзя. Старые и молодые. Женщины и мужчины. Военные и штатские. Священники и миряне. Коренные орловчане и те, кого занесло в город ветрами войны и революций – теперь уже двух, февральской и октябрьской. Пели не только пасхальные песнопения, но и сретенские: тропарь «Радуйся, Благодатная Богородице Дево…» и кондак «Утробу Девичу освятивый Рождеством Твоим…». Когда пение смолкало, шли и негромко переговаривались меж собой.
– …ничего, теперь уж они увидят, что мы – сила, – воодушевленно говорила молоденькая женщина, державшая за руку укутанную по уши девочку лет пяти. – Испугаются. Что ты с нами сделаешь? Кавалерию против нас пустишь?.. Вон в Питере-то, говорят, полмильона на улицы вышли. Ну так и мы не лыком шиты.
– Да большевики совсем скоро падут, – авторитетно заметил интеллигентного вида господин в заиндевевших очках. – У них же ни опыта, ни связей, ничего. Вон все банки им бойкот объявили. Мне из Петербурга друг написал. Почта-то еще, слава Богу, действует.
– Да поскорей бы уж пали-то, Господи.
– А с календарем они что затеяли, – прогудел седобородый мужик купеческого вида. – Совсем уже стыда нет. Это же все ведь хотят сделать, как в Европе.
– Да плевали мы на их календарь, как жили, так и будем жить.
– А вы видели, что «Известия» ихние без «ера» уже месяц как печатают? Эдак и «ять» могут отменить…
– Ну уж на «ять»-то не замахнутся, – покачал головой господин в очках, – она же нужна, чтоб грамотного от неграмотного отличать…
– Поют! Поют!.. «Воскресение Христово видевше, ангели поют на небесех…»
Треть населения города, двадцать тысяч человек сейчас шли по орловским мостовым. И плавное, величественное пение «Воскресение Христово видевше…» казалось в эти минуты почти грозным.
С тротуаров за шествием наблюдали те, кто в нем не участвовал. Кто-то стоял молча, другие переговаривались вполголоса.
– Тысяч двадцать, не меньше… Треть жителей города вышла.
– Это да, но ведь две трети-то – не вышли. И с этими двумя третями нужно работать…
– Бабы в основном… И то, не молодые бабы – старухи…
– Ну, не скажи. И молодухи есть, и мужики. Вон рабочих сколько. А детей-то, детей…
Так переговаривались между собой представители новой власти. Их сразу можно было отличить по замкнутым высокомерным лицам, хорошей одежде и плотному кольцу охраны,
