– Хороший у вас паромобиль, – одобрительно сказал Герти, похлопав по борту.

Прозвучало это немного искусственно, старый изношенный котел паромобиля гудел натужно и тяжело, а передачи менялись с ужасающим скрежетом.

– Угу, – сказал кебмен сквозь зубы. – Мы их тут называем локомобилями.

– У нас в Лондоне таких нет. Уже нового образца, сплошь на бензине и керосине. И, надо сказать, весьма интересные аппараты. Некоторые по двадцать миль в час выдают! Паровых уже почти и не встретишь, прошлый век…

Тут кебмен, как человек не чуждый техническому прогрессу, должен был восхититься этим несомненным достижением британской промышленности и выразить свое безмерное к ней уважение. В ответ Герти уже заготовил небольшую сентенцию относительно того, что во всем хороша мера и вовсе не обязательно нестись к техническому прогрессу сломя голову. К примеру, керосиновые автомобили при лондонской погоде долго заводятся и имеют обыкновение окутывать всю улицу своими ядовитыми парами, что тоже создает известное неудобство. В этот момент кебмен должен был поинтересоваться, как вообще обстоит жизнь в столице метрополии, как поживает Ее Величество и барон Китченер, не наглеет ли по своему обыкновению немец и не собирается ли в этом году месье Мельес[18] порадовать публику очередной блестящей кинолентой. Герти вкратце перескажет ему передовицы лондонских газет, перемежая их собственными точными и аккуратными рассуждениями, после чего они с кебменом, довольные обществом друг друга, смогут уже вступить в обстоятельную беседу.

На деле же вышло иначе.

– Лондон? – Кебмен лишь презрительно скривился. – Черт его знает. Может, там, в Лондоне, и коровы яйца несут…

Таким образом, диалог закончился, даже толком не начавшись, а новой темы для разговора Герти подобрать не смог. Поэтому он стал смотреть вокруг.

Странное дело, только оказавшись в парокебе, Герти обратил внимание на то, что прежде ускользало от него. Район, по которому они ехали, предстал перед ним в новом свете, и свете, признаться, весьма дурном. Только сейчас он заметил, что дома здесь стоят невысокие, преимущественно деревянные, а если и каменные, то осевшие и оплывшие, как дряхлые уродливые старухи. Мостовая зияла выбоинами, которые кеб пересчитывал колесами с таким усердием, что Герти уже всерьез стал опасаться, как бы не выбить себе коленями челюсть.

Мало того, и люди здешние совсем ему не понравились. Слишком много среди них было такого рода, что Герти только взгляд отводил. Всклокоченные пьяницы, бредущие куда-то вслепую и тянущие страшными голосами матросские песни полувековой давности. Мальчишки в лохмотьях, шныряющие дикими зверятами по подворотням с самым что ни на есть подозрительным видом.

Чем дальше они отъезжали от порта, тем неуютнее делалось кругом. Вскоре стали попадаться и вовсе подозрительные типы. Тощие, в какой-то холщовой рванине и обмотках, они провожали кеб стылым равнодушным взглядом, от которого у Герти сама собой случалась изжога. И таких здесь было много. Даже у женщин, как правило бледных и рано постаревших, таилось в глазах нечто нехорошее, какая-то разновидность не то усталости, не то смертной досады. Встречая такие глаза, Герти смущался и делал вид, что занят газетой, хотя читать при такой тряске нечего было и думать.

Все больше он ощущал себя так, словно двигается вдоль рыбных рядов на рынке, где, распластанная по прилавку, валяется медленно гниющая рыба, такая же бледная, немощная, глядящая в пустоту своим мертвым рыбьим взглядом…

На одном из пустырей, что они проезжали, шла драка. Впрочем, это едва ли можно было назвать дракой. Не было слышно ни возмущенных выкриков, ни издевательских смешков, ни треска отлетающих пуговиц, словом, ничего такого, что обыкновенно сопутствует обычной лондонской потасовке. Дрались молча, как осатаневшие от ярости уличные псы, хрипя и тяжело дыша. Двое мужчин в потрепанных кепках повалили на землю третьего и теперь охаживали его подошвами тяжелых ботинок, отчего тот всхлипывал и дергался. Дважды или трижды раздался тошнотворный хруст костей.

«Отвратительные здесь порядки, – подумал Герти, ощущая ужасную неловкость от необходимости созерцать это. – Был бы у меня револьвер, я бы непременно прекратил это. Приказал бы кебмену остановиться, поднял бы повыше ствол и…»

Револьвера у него не было. Да и будь он под рукой, едва ли у Герти хватило бы духу. Поэтому он, испытывая крайнее смущение, попытался глядеть в другую сторону. Кебмен на драку посмотрел равнодушно, как на вещь досадную, неприятную, но, в общем-то, его не касающуюся.

– Интересный район, – выдавил Герти с нервным смешком, когда локомобиль удалился на некоторое расстояние.

Кебмен пожал плечами.

– Клиф, – сказал он так, будто это все объясняло.

– Здесь всегда так?

– Бывает. Клиф же. Живут тут обыкновенно портовые работяги, докеры и всякий сброд. Душегубов мало, но дурных голов хватает. А если в дурную голову опрокинуть пару пинт джина… Известно, что будет.

– Ночью, должно быть, здесь совсем скверно?

– Угадали. Ночью здесь гуляют бонни.

– Кто это?

– Молодняк. Из портовых. Наберутся после работы в пабе и шляются по улицам. Кулаки у них чешутся, значит… Могут просто бумажник оторвать, ну а если кто упрямый, то и камнем, бывает, прикладывают… А что тут. Клиф. Одним клоком в порту больше…

– Каким еще клоком?

– Обычным. Это их словечко, уличное. «Клок, клок» – с таким звуком утопленники головами о дно судна бьются, если, значит, к ногам пару камней привязать, да на мелководье…

– Ах вот как, – произнес Герти, ощущая некоторую нервную щекотку. – Очень интересно. Значит, с бандитами в Клифе дела обстоят не очень?

– Это в Клифе-то? Бог с вами, мистер. Это не бандиты, это бонни. Хотите бандитов посмотреть, направляйтесь в старый добрый Скрэпси. Хоть днем, хоть ночью. Там и верно паскуднейшее местечко. Каторжник на каторжнике, а кто не каторжник, тот головорез, рыбак или беглый. А то и угольщик. Только тут я вам не помощник, сами топайте. Может, шапчонку вашу недели через две на ком-то и найдут…

Кебмен грубо хохотнул, и Герти предпочел не развивать эту тему. Не желая больше смотреть по сторонам, он развернул газету и попытался читать. Но из обрывочных сведений, которыми полнился номер, вынести что-то полезное было затруднительно.

Так, он узнал, что третьего дня из Веллингтона[19] пришел цеппелин «Граф Дерби» с сорока пассажирами, в очередной раз продемонстрировав Новому Бангору, что воздушное средство перемещения не только безопасно и комфортно, но и весьма выгодно. Билет первого класса обойдется рачительному джентльмену всего в восемьдесят пять шиллингов, в стоимость входит ежедневное питание с десертом и фруктами.

Во время приема на Друри-стрит у баронета сэра Клоусберри случился конфуз. Механический камердинер сэра Клоусберри, демонстрируемый хозяином