Юношеское время было самым бесшабашным, пьяным на пороки и богатым на чувства. Я жил сегодняшним днем, никогда не вспоминая прошлого и не задумываясь о будущем. Я просто брал от судьбы все, что она щедро раздавала мне с обеих рук, но, надо признаться, по-настоящему не ценил ни одно из подношений, считая все их своими заслугами. Я был любимчиком у преподавателей и сокурсников, мне прочили звездное будущее. А однажды, безо всяких притязаний с моей стороны, я был приглашен на съемки молодежного сериала.

Сниматься в кино оказалось весело, просто и прибыльно. Именно тогда я купил себе квартиру, не желая оставаться в доме, где вырос и жил с матерью. Она не разрешила ничего менять в своем доме даже после отъезда, а я не мог больше жить среди розовых плюшевых диванчиков и кружевных штор. Мне нужно было собственное жилье, где все было бы устроено по-моему. И пусть я тогда потратил весь свой заработок и накопления, мне удалось приобрести квартиру, которую со временем превратил в персональное убежище.

Мой киношный образ многим полюбился тогда. За мной прочно и совершенно обоснованно закрепилось амплуа героя-любовника. Я был им на сцене, на экране и в жизни.

Но роль любвеобильного студента, от вида которого истекали слюной зрительницы любых возрастов, мне была откровенно скучна, потому что сыграть так же примитивно смог бы любой смазливый пацан, и актерское мастерство для той роли почти не требовалось. Там ценилась лишь внешность: томный, страстный взгляд, белозубая улыбка, кубики пресса и ямочки на крепких ягодицах.

По этой причине мир кино меня не зацепил, и потому я отказался от новых предложений. По-настоящему я бредил лишь театром, мечтая о серьезных, сложных, взрослых ролях. Сцена, в отличие от экрана, была для меня живой. Фильм ведь — сплошная подделка. Декорации, свет, звук, фокус камеры — все казалось мне фальшивым насквозь. Там можно было нарисовать на компьютере фон, снять сотню кадров, чтобы выбрать из них лучший, а потом еще и наложить голос, хоть бы даже и чужой. Но в театре такое не пройдет. Там момент всегда единственный. Там нельзя изменить то, что уже произнесено и сыграно, и только там ты смотришь зрителю в глаза.

Уже на последних курсах, под воздействием не то бурной юношеской фантазии, не то бушующих гормонов, я написал несколько произведений, которые мечтал поставить на большой сцене, но пока держал при себе, то и дело дорабатывая. А после окончания института мне все-таки перепало несколько серьезных ролей в театре, с которыми я блестяще справился. Именно то время я начал считать стартом своего будущего грандиозного успеха.

Но судьба, как любая ветреная дамочка, решила распорядиться по-своему, развернув мою жизнь под совершенно нелепым углом. Потому что через два года после вручения диплома я внезапно стал наследником своего отца.

Мне сложно описать ту боль, которую я испытывал, когда нотариус зачитывал завещание. Сухим текстом он излагал, что теперь я являюсь владельцем Революционного драматического театра имени Данилевского. Также мне причиталась некая сумма денег и квартира, в которой одиноко жил мой отец.

Об этом театре я слышал, но не знал, что к дурацкому устаревшему названию приписывалась фамилия Данилевского. Моя фамилия! Выясни я это раньше, обязательно заинтересовался бы, начал искать и наверняка докопался бы до истины.

Но зачем мне было это делать, если афиши небольшого театра не были на слуху, он не блистал звездным составом и громкими премьерами? В свои шальные студенческие годы я считал ниже своего достоинства узнавать хоть что-то о небольших коммерческих театрах, просто потому, что не видел в них своего будущего. Как же я, оказывается, ошибался…

Что ж, у меня, как выяснилось, был отец. Настоящий, родной, и все это время он жил где-то совсем рядом. У меня не было шанса узнать о нем со стороны, ведь он вовсе не был актером, всю жизнь посвятив себя режиссуре и управлению. А судьба так распорядилась, что узнал я о нем лишь после его смерти. Какая злая, жестокая насмешка!

По предоставленным мне документам я понял, что отец был значительно старше моей матери. Я тогда сразу решил, что их роман был разыгран по всем правилам жанра: мужчина в возрасте пожелал получить молодую актрису в свою постель, и получил, вряд ли встретив сильное сопротивление с ее стороны. Скорее всего, после парочки страстных ночей он оставил Марьяну, не позаботившись о последствиях. А ведь, судя по завещанию, он знал о моем существовании. Получается, был в курсе и ее беременности. Интересно, он предлагал ей избавиться от ребенка? От меня.

Я мог понять, почему он не стал жить с моей матерью. Зная ее, их отношения с самого начала были обречены на провал. Кто захотел бы жить с этой капризной, самовлюбленной, ветреной женщиной, не приспособленной к быту и чуждой семейным ценностям? Я бы и сам ее бросил, окажись на месте своего отца. Но разве не мог он общаться со мной, своим сыном? Разве просил бы я его хоть о чем-то, кроме внимания?

В коробке, которую мне передали там же, в душном кабинете юридической конторы, лежала стопка каких-то бумаг, пара безделушек и фотоальбом. И из всего полученного потертая книжица со старыми фотографиями показалась мне самой ценной.

Дома я открыл альбом, и мое мнение об отношениях родителей сразу изменилось. Судя по снимкам, у них была настоящая влюбленность, а не проходная интрижка. На фото моя мать, совсем молодая, воздушная и красивая, а рядом — высокий суровый мужчина. Вот они в театре, вот где-то на морском побережье, вот он открывает ей дверцу большого автомобиля… А вот они в ЗАГСе. Марьяна, счастливая, в длинном платье и фате, держит букетик и кокетливо смотрит в камеру. А он — только на нее. Выходит, они все-таки были когда-то женаты. Интересно, долго ли?

Ни на одном фото мужчина не улыбался, но везде держал Марьяну за локоть или за талию очень собственнически, будто ужасно ревновал. Да, наверное, так оно и было. И уж не стали ли измены ветреной актрисы причиной расставания?

Тогда, сидя на полу в разгромленной мной от злого, безысходного отчаяния комнате, и разглядывая фото, я ужасался не столько тому, что Марьяна не удосужилась рассказать мне об отце. Нет, я был зол на себя. Ведь