Шрифт:
Закладка:
— Что тут такое? Что за ночное собрание? Что случилось?
Стас начал было объяснять, но бабка зашипела что-то совсем уж невразумительное, зашлепала губами, затряслась, и мать, поразительно хладнокровная, решительно увела старушку в ее спальню. Уложив бабулю, мать зашла в комнату Стаса, куда тот юркнул, чувствуя себя очень неуютно.
— Что ты там такое нашел? — спросила мать, глядя на него спокойно и внимательно.
— Да цепочку… обыкновенную, — залепетал Стас. — А что это с бабушкой? Чего это она?
Мать улыбнулась печально.
— Старость, Стас, старость — вот чего. Иногда с ней такое бывает… вот пару лет как. Ты не замечал раньше, а я-то с ней постоянно живу… Пусть поспит до утра, а ты ее не беспокой.
Стас с готовностью кивнул, словно вот только что намеревался побеспокоить сон бабушки, а мама его вовремя переубедила.
— Славно хоть, что во всем остальном на здоровье не жалуется, — продолжала мама, как бы убеждая в этом в первую очередь саму себя. Она вздохнула и пошла было из комнаты, но сразу же вернулась, строго покачала перед Стасом пальцем: — А ты ее не нервируй, Стас, и не шастай по ночам, понятно?
— Понятно, ма, — сказал Стас.
И мать ушла.
Глава 7
Амулет-7
Вопреки ожиданиям Стаса, бабушка не забыла наутро о ночном инциденте, не выбросила из головы чем-то не угодившую ей цепочку и за завтраком снова потребовала выкинуть «плохую вещь». Жуткие рожи она больше не корчила и вела себя адекватно, как обычно, но неприязнь к амулету у нее осталась.
Стас, поймав выразительный взгляд матери, закивал, демонстративно вышел на улицу, вернулся и объявил, что выбросил цепочку за изгородь. Мать устало кивнула. Она сегодня выглядела еще больше постаревшей и почти больной. Да что это с ними всеми?
Когда мать вышла из кухни, бабка — снова розовощекая, мягкая и добрая — придвинулась к Стасу и, не переставая улыбаться тонкими губами, прошептала такое, отчего волосы на загривке у Стаса встали дыбом:
— Врешь, паскудник! Не выбросил! Я чую эту плохую вещь! А я-то думаю, почему у меня в последнее время аппетит пропал?
Шепот был тихий, вкрадчивый и одновременно исполненный лютой злобы и угрозы, чужой и пугающий.
«Как пропал? — чуть не выпалил Стас. — А не ты ли сейчас за обе щеки бутерброды уплетала?»
— Бабуля! — повысил он голос, хотя по спине скользнула ледяная струйка. Он слышал, что с сумасшедшими нужно быть построже, как с капризными детьми. Если бабуля впала в маразм, то пугаться ее — глупо и себе дороже. — Ну хватит уже! Нет тут плохих вещей, ясно?
Какая страшная это штука, старческий маразм и безумие, подумал он с трепетом. Вот рядом с тобой родной человек, который качал тебя на ручках, воспитывал, терпел твой переходный возраст, а теперь в прежнем теле будто поселилось другое существо, мерзопакостное, злобное, издевательско-насмешливое, глумящееся.
Бабка откинулась на спинку стула и беззвучно закисла от смеха.
— Плохих вещей, говоришь, нет⁈ — свистящим шепотом выдавила она. — Да в этом доме…
Она поперхнулась, закашлялась, закатывая глаза и хватаясь то за горло, то за неизменные бусы. Посидела немного, затем открыла глаза и зорко глянула на внука.
— Ох, дурно мне, внучок, — пропыхтела она. — Ты меня извини, старую, иногда на меня будто затмение находит.
«Скорую вызвать? — лихорадочно думал Стас. — Скорая тут с районного центра едет, из Бурнинска, домчит не раньше, чем через полчаса… Или с матерью посоветоваться? Боже, и каково тут матери жить с этой крипибабкой-то? А если периоды затмения увеличатся? А если дом подожжет, мать душить начнет, еще какое-нибудь безумие сотворит? Ни в какую больницу или реабилитационный центр ее надолго не положишь, сумасшедшие старики никому даром не сдались… Разве что нанимать специально обученную сиделку — но ставки у них наверняка конские…»
Тревожность Стаса росла как на дрожжах, тем более мать понятия не имела, как поступить с впадающей в маразм собственной матерью. Ни в какой дом престарелых отдавать, естественно, даже не помышляла, да и Стас понимал, что это не вариант. Хотя… это зависит от самой бабули. Если ее поведение станет слишком опасным для нее самой и окружающих, делать что-то придется по-любому.
Но баба Настя проблем своим близким не доставила, а тихо и мирно скончалась ночью на второй день после того разговора за завтраком. Рано утром Стаса разбудил крик матери, которая встала раньше и обнаружила бездыханную бабушку. Стас был потрясен этой неожиданной смертью, но еще больше его поразило то, как хорошо в смерти выглядит бабуля: будто просто спокойно спит. Даже румянец остался, а ведь такого быть не должно! Или это был такой вот загар?
Дальнейшее было как в тумане. Невесть откуда набежали старухи, старики, мужики и бабы, даже дети, и Стас обнаружил, что ни он, ни мать больше в доме не хозяева, — тут прочно и уверенно закрепились пожилые поимчане.
Старушки, причитая и подвывая (кто со слезами, кто без), полностью взяли на себя организацию похорон, обмыли и обрядили покойницу. В числе тех, кто обмывал бабушку, была и мать Никиты Сапожникова. Сам Никита ходил мрачный по двору, смоля сигаретой и покрикивая на злобную Найду, которая очумела от наплыва незнакомых людей.
Мать очень болезненно восприняла смерть бабы Насти, рыдала так неистово, что Стас боялся, как бы сердце не разорвалось. Женщины хлопотали вокруг нее, сердито отмахивались от Стаса, который мялся рядом, но своими собственными причитаниями лишь подливали масла в огонь. Вроде успокоятся, потом одна начнет причитать, остальные подхватят, и поднимется такой вой, что вся деревня слышит.
«Как в курятнике: яйцо снесет одна курица, а орут все», — сердито думал Стас, устав от всего этого цирка. Он не верил, что хотя бы половина плакальщиц искренна. Бабе Насте уже за восемьдесят было, то есть она пребывала в возрасте, когда утреннему непробуждению не удивляешься, так чего так убиваться-то посторонним, в сущности, людям?
Все же хорошо придумано в природе, размышлял он дальше виновато, когда пожилой человек начинает терять рассудок, его забирает смерть. С одной стороны, близким проще, как не цинично об этом думать, а
