ты уж мне поверь. Все они меня жалеют, я это вижу, ведь у меня, в отличие от них, нет приличной работы. Словно это какая-то стыдная болезнь, о которой лучше не упоминать. Меня даже перестали спрашивать: а чем ты сейчас занимаешься? От моего ответа им самим неловко. На последнем курсе, когда все бегали в поисках работы, они меня спрашивали, что я собираюсь делать. Я получала от этого какое-то извращенное удовольствие – не искать нормальную работу, как все. Смотреть, как они начинают зарабатывать деньги – и немалые, а порой даже совершенно безумные, – упарываются дорогущими наркотиками каждые выходные, ездят в какие-то дичайшие путешествия, покупают жилье, – а я все на том же месте. Когда мы тусовались вместе, я приводила их в замешательство, признаваясь, как мало зарабатываю. Меня это тогда смешило. Да и сейчас смешит.

– Только потому, что ты веришь, что однажды твоя жизнь изменится, – отозвалась я. – Тебе бы не было смешно, если бы ты знала, что это навсегда. А пока что можно уповать – я, по крайней мере, так и делаю, – что произойдет что-то еще. Не знаю что, но произойдет – и ты заживешь совсем по-другому.

Лори вздохнула, подошла ко мне и уселась на краешек кровати.

– Да, наверное, у меня примерно такие же мысли…

– Вещи важны, – сказала я, думая о своих родителях.

О предметах, которые они так бережно хранили, словно прикрывали руками огонь. Одежда, которой был не один десяток лет. Кружки с приклеенными ручками. Стул, у которого отваливаются ножки. Главное, случайно не сесть на него, но выкидывать ни в коем случае нельзя, иначе гарнитур будет неполным.

– Можно говорить, что все это не имеет значения, – продолжала я. – Что тебе не нужны дорогие вещи, красивая одежда, комнаты с высокими потолками. Можно говорить, что вещи ничего не значат, и отчасти это даже правда – но только отчасти. Совсем без вещей не обойдешься. Иногда они очень важны. Благодаря ним чувствуешь, что живешь, а не валяешься в запаянной упаковке…

– Как рождественский подарок П. любимой доченьке, – вставила Лори, подтолкнув ногой запечатанный набор гелей для душа, выползший из очередной кучи.

– Например, как этот набор, – согласилась я. – Вещи показывают людям, кто ты такая. Можно носить одежду, которая отражает твою индивидуальность, окружать себя предметами, которые ты считаешь красивыми. Без этого ты пустое место, чистая доска. Лежишь в упаковке и ждешь, когда наконец с лица сдерут пластик.

– Тебе бы рекламу сочинять, – сказала Лори.

Я уж не стала добавлять, что нищенская жизнь – ее добровольный выбор. Ее писательское рубище всегда было тщательно продумано, и на вечеринки она, конечно, так не одевалась. Большую часть денег, которые ей удавалось заработать, она тратила на красивые шмотки. «Что толку покупать вещи, которые долго не проживут», – говорила она. Мне казалось, она, сама того не сознавая, цитирует свою мать, и на мгновение сквозь внешнюю оболочку проглядывает человек, которым она могла бы стать – и, возможно, еще станет.

– Кстати о вещах, – проговорила она. – Пожалуй, возьму-ка я вот это, надену сегодня. Ты ничего не хочешь?

– В любом случае все это придется обрабатывать. После того, как нас блохи покусали.

– Ой, да.

Мы вернулись наверх. Лори начала собираться.

– Точно не пойдешь? – уточнила она.

– Не могу. Пить все равно нельзя. Репетиции важнее всего.

Лори дома не сиделось. Она выросла в Лондоне и всюду выглядела своей: и на дискотеке в стиле девяностых в клэпхемском клубе с липким полом, и на поэтическом «слэме» в шордичском подвальном баре, и на вечеринке в Ноттинг-Хилле, которую устроил на крыше родительского дома богатенький знакомый знакомых. До того как я переехала в Лондон, мне казалось, что это некое цельное место с одним внятным свойством. И я думала, что это свойство прилепится ко мне и я автоматически стану одной из тех, кого мои родители пренебрежительно называют «эти лондонцы». Но Лондон, который показала мне Лори, не был единым. Путаный, несвязный, хаотичный, он постоянно расширялся, а я оставалась самой собой. Иногда мне это нравилось – ощущение полной неопределенности, возможность сыграть любую роль. А иногда, болтая с очередным типом, которого я видела в первый и последний раз, в очередном баре в очередном закутке Лондона, названия которого я даже не знала, мне казалось, что я не в городе, а в лабиринте. И Лори водит меня по закоулкам, а выбраться в его центр я никогда не смогу.

– Ты, кстати, завтра в отеле работаешь, да? – спросила я. – Я свободна в пятницу. Можно к тебе зайти? Когда ты заканчиваешь?

– Думаешь, я не заметила, что в последнее время ты гораздо охотнее стала там зависать? – отозвалась она. – Еще как заметила!

– Не знаю, о чем ты, – сухо ответила я.

Она права. Даже менеджер Малкольм, который всегда горячо одобрял, если мы оставались пропустить по бокальчику, когда смена заканчивалась, – единственная гарантия, что в баре будут хотя бы две девушки одновременно, – начал отпускать ехидные замечания: «Нравится моя выпивка, девчонки? Надеетесь склеить ухажера?»

– Да не жди ты, что он объявится! Сама себе голову морочишь! – сказала Лори. – Мужики исчезают только так. Был, и нету. Сначала поют в уши: я никогда ни к кому такого не испытывал – и тут же шлют сообщение типа «куча дел, может, выпьем кофе в следующее воскресенье, часика в четыре?» – и ты такая: «ладно, пиши ближе к делу», – и все, ищи-свищи. Это же Лондон! На случайную встречу можно не рассчитывать. Он для тебя все равно что умер – с той только разницей, что не умер, а просто трахается с кем-то другим.

Я сменила тему: спросила, куда она собирается и кто там будет.

Когда Лори ушла, я вернулась в свою комнату и задернула занавески. Время еще не позднее, но за окном уже черно. Скоро ноябрь, с каждым днем темнеет все быстрее, и возникает ощущение, что теперь ночь будет наступать все раньше, пока тьма не воцарится навсегда. Лори права. Я в последнее время сама не своя. То ли из-за постоянной темноты, то ли из-за холода – но он стал занимать слишком много места в моих мыслях, а я и не пыталась сопротивляться. Без конца фантазировала, как он увидит меня в особо привлекательном или эффектном свете, пока самой не наскучило. Я выстраивала этот сюжет, разгоняя синапсы в мозгу, и с каждым новым повторением он становился все реальнее, разрастался и отвердевал, пока не превратился в часть моей жизни. Я пыталась представить себе, что он делает по вечерам. Наверное, встречается с другой девушкой. С девушкой, которая точнее попадает в