Наряду с этими обязанностями в 1910-х гг. Кулаковский состоит членом Библиотечной комиссии университета, работавшей под председательством проф. Т. Д. Флоринского, и членом редакционного комитета «Университетских известий», численный состав которых был незначителен[64].

В конце декабря 1911 г. Ю. А. Кулаковский вместе с профессором университета А. И. Сонни (1861-1922) командируется в Санкт-Петербург на съезд преподавателей древних языков.

В августе-сентябре 1912 г. Юлиан Андреевич — в Лейдене, где участвует в работе IV Международного конгресса историков как делегат от России[65]. 1-го января 1913 г. он всемилостивейше пожалован орденом св. Станислава 1-й степени (вносит в Капитул орденов Российских положенные по статуту ордена 120 руб.).

К весне 1914 года относится выход в свет второго издания книги «Прошлое Тавриды», предисловие к которому датировано 24 марта. В рецензии на нее А. С. Башкиров указывал: «Очерк, предназначенный для ознакомления широкой публики с историческими судьбами Тавриды, превосходно выполнил свое назначение, и едва ли кто из интересующихся прошлым Тавриды минует этот содержательный очерк, полный сжатыми историческими фактами из жизни очень многих разноплеменных, разнокультурных, разнохарактерных народов... Только бесстрастная история с высоты своего величия холодно завершает оценку событий, не слыша при этом ни стонов тысяч раненых, ни клича победителей, ни скрежета зубовного побежденных. В Прошлом Тавриды искусная рука историка нанизала на полутораста страницах не только события Тавриды, близкие к мировой истории, но и местные, подчас, кажется, незначительные, но в корне своем глубоко вытесняющие из общей жизни и характеризующие ее. Читая книгу Ю. А. Кулаковского, чувствуешь, что она написана человеком, убежденным в достоверности каждого утверждаемого им факта с предварительным строго критическим отношением к нему... Очерк пока является незаменимым руководством для начинающих интересоваться прошлым Крыма... В заключение пожелаем, чтобы второе издание Прошлого Тавриды как можно скорее разошлось и создало бы потребность, если она уже не созрела, в более обстоятельном и точном очерке по истории не только Крыма, но и по истории всего Юга России»[66]. Воистину, эта восхищенная рецензия — бальзам на раны, нанесенные «воинственными» рецензентами «Истории Византии». Но этот труд в советское время постигла та же участь, что и книгу «К вопросу о начале Рима» и даже «Историю Византии», — упоминаний и ссылок на нее в 1930-1980-х годах нам встретить не посчастливилось. Хотя мы помним, что в 1906 г., откликаясь на первое издание «Прошлого Тавриды», всемирно известный немецкий византинист Карл Крумбахер (прочитавший ее по-русски) утверждал, что эта книга заслуживает быть переведенной на один из западноевропейских языков. Нет надобности говорить, что переиздание «Прошлого Тавриды» ныне представляется не менее желательным, нежели осуществленное переиздание «Истории Византии», в отношении которого А. Г. Грушевой справедливо замечает, что «нынешнее переиздание ярко и талантливо написанной работы позволит вернуть из небытия незаслуженно забытое широкой читающей публикой имя»[67]. «Подводя некоторые итоги, — продолжает А. Г. Грушевой, с которым трудно не согласиться, — хотелось бы сказать, что “История Византии” Ю. А. Кулаковского осталась в истории русской науки произведением уникального жанра. Это своего рода талантливо и ярко написанная историческая летопись первых веков византийской истории и — в отличие от других общих работ этого времени по византинистике — с хорошо ощутимыми политическими симпатиями и антипатиями автора».

На последнем утверждении — на политических взглядах Юлиана Кулаковского — объективности ради остановиться стоит. Однако этот вопрос слишком болезнен, чтобы муссировать его подробно.

Любой человек имеет определенную систему общественных воззрений, выпестованную средой, в которой обретается. Нелегко порой отделаться от чувства, что эти взгляды, так же как и вопросы веры, не должны бы выноситься наружу, подвергаться обсуждению и оценкам; как сказал бы С. С. Аверинцев, — это материал «не для секулярных обсуждений». Политические взгляды — материя столь тонкая, что касаться ее походя не только некорректно, но и, честно говоря, едва ли вообще стоит[68]. Тем более, если на научных трудах политические взгляды автора отражаются не особенно.

Что А. Г. Грушевой, вслед за А. А. Васильевым, находит странным пристрастное благоволение Юлиана Андреевича к деятельности византийских императоров Феодосия II[69] и Анастасия и высокую оценку их деятельности (что выказывает в авторе «патриотически настроенного монархиста»[70]), не удивляет. Правление этих императоров было длительным (Феодосий II правил с 408 по 450 г., Анастасий — с 491 по 518 г.) и — что еще важнее — относительно мирным. Последнее должно бы быть признано в глазах Кулаковского симптоматичным. Византия, на протяжении тысячелетней истории предпринимавшая и вынужденная ввязываться в безумное количество войн, с особым наслаждением должна была переживать периоды мира и спокойствия. И здесь миролюбивая политика Феодосия II и Анастасия больше прочего привлекали Кулаковского, будучи созвучными его собственным — общечеловеческим — воззрениям на ход исторического развития. То, что это без особой коррекции вписывалось в политическую доктрину Российской империи, — было исторической судьбой родины Юлиана Кулаковского, вскормившей его, давшей возможность провинциальному сироте «выйти в люди» во время тринадцатилетнего мирного правления «императора-миротворца». Упрекать этот строй лишь за то, что он отличался от прочих политических устройств (как хронологически параллельных, так и последующего, ставшего для России трагическим), едва ли есть особый резон.

В связи с попыткой характеристики политических взглядов Юлиана Андреевича хочется процитировать фрагмент его давнего, но очень любопытного письма, адресованного Вере Ивановне Флоринской, супруге Тимофея Флоринского, посланного в 1887 г. из Рима: «Вчера сверх всякого чаяния получил я письмо Веры Ивановны, из которого узнал так много нового о Вашем пребывании среди самого мерзкого славянского народа, сербов. После этого годичного скитания по славянским землям Тимофей Дмитриевич избавится от своего славянского идеализма. Что лучше идеализма! Но политика его не вмещает, а действительность не дает ему почвы. Впрочем, этого лучше бы не касаться (курсив наш. — А. П.). Прибавлю одно: славяне-юноши и славяне-деятели — это медик-студент и медик-практик. Первый — готовый революционный матерьял, второй — субъект без сердца и без идеалов в погоне за наживой и удовлетворением дурных инстинктов. Так мне всегда казалось, и до сих пор я не встречал фактов, которые бы заставили меня переменить мнение. Другие народы — как немцы, французы, англичане — имеют старую культуру и бесконечно выше славян по духовному запасу, ею накопленному. Славяне настолько плохи, что из них нельзя даже сделать матерьяла для проведения политических и культурных идеалов, которые в силах создать для них мы с нашим могучим отечеством (курсив наш. — А. П.). Совсем