отведенный мне час передать вам те знания, какими располагаю сам. Для этого мне, прежде всего, понадобится дать вам приемлемое определение речи и предложить подумать о ее роли в эволюции человечества, а затем мы перейдем к рассмотрению ее мутаций и трансформаций с трех точек зрения: генетики, эволюции и лингвистики. Наконец, я остановлюсь на перспективах генной терапии. А в заключение скажу вам, почему рассчитываю поговорить когда‐нибудь с Дарвином. Дарвин – это кот моих дочерей. Словом, я надеюсь, что, выходя из этой аудитории, вы будете знать о предмете лекции больше, чем знали, когда входили. А это значит, что у вас прибавится незнания, поскольку, как совершенно справедливо сказал не помню кто – ах да – Анри Мишо! – любое знание порождает новое незнание.

Слушатели улыбаются. У Ромена Видаля репутация лектора, который уважительно относится к аудитории и умеет пошутить. Шутки – его коронный номер, чтобы не дать заскучать. Что касается забывчивости по поводу Мишо, она, конечно, несколько наигранна. Это Луиза еще давно научила его такому адвокатскому трюку: “Если хочешь удержать внимание публики, дорогой, развлекай ее время от времени, цитируй Флобера как бы невзначай, но всегда кстати. Или Достоевского, Борхеса. С ходу, радость моя, так блеснуть не получится, и, чтобы все выглядело непринужденно, надо много работать. Публика этого не забудет. Она ничего не запомнит из твоей речи, но фраза Флобера точно застрянет в головах. И никогда не подавай того же автора тем же самым людям. Они злорадно решат, что ты заговариваешься”.

– Нас издавна занимает вопрос о речи животных, – продолжал Ромен. – Мы говорим “речь”, “животные”, “мы”, и каждое из этих слов подразумевает некое понятие. В Книге Бытия названия вещам дает лишь Адам. А могут ли животные именовать вещи? Если да, то человек – не единственное говорящее существо, и не только он дает толкование миру. В таком случае каково его новое место? С развитием биологии возникают разнообразные этические, философские, политические вопросы. Огромное количество их поднимает генетика речи. Я буду говорить о птицах, приматах или дельфинах, но сначала стоит посмотреть на человека, который предоставляет наиболее простой материал для исследования по той парадоксальной причине, что обладает наиболее развитой речью. Мы с огромным трудом определили бы дефекты речи у животных, а между тем наверняка существуют шимпанзе-заики и дельфины-дислексики.

“Отпустив шутку, никогда не становись в позу, – это тоже совет Луизы. – Не делай паузу, лучше попей водички”. Ромен подносит стакан к губам. – Некоторые люди страдают патологиями речи. Такое “специфическое расстройство речи” не связано с умственной отсталостью. В конце прошлого века была изучена генеалогия одного пакистанского семейства, жившего в Лондоне, в Ист-Энде. Многие его члены испытывали трудности с произношением, построением фраз и даже с распознаванием звуков. Исследователи сумели установить у них деформацию короткого сегмента седьмой хромосомы, содержавшего ген FOXP2. FOXP2, он же forkhead box P2, это белок, характеризующийся наличием цепочки из сотни аминокислот, которые связываются с ДНК, образуя фигуру, напоминающую бабочку. На этом слайде обозначено красным расположение мутации в экзоне 14. В одном нуклеотиде гуанин замещен аденином.

Этот ген FOXP2 играет решающую роль в продуцировании речи у всех животных. Он выполняет функцию дирижера, когда в процессе развития эмбриона формируются нейронные пути. Генетически модифицированная, “нокаутная” мышь, у которой изменен ген FOXP2, будет кричать не так, как обычная, а почти ультразвуком, как летучая. Отсылаю вас к работе Шу, Морриси, Баксбаума и других. Этот же ген отвечает за глотание, движения языка и многое другое.

У Homo erectus FOXP2 радикально мутировал около 200 000 лет назад. То есть незадолго до появления неандертальцев и нас самих, кроманьонцев, Homo sapiens. Эта мутация присутствует у обоих видов Homo. Что говорит в пользу гипотезы об общем предке, но этого спора мы сейчас не касаемся. Итак, речь появляется скорее как орган, а не как инструмент. Орган, которому необходимо накапливать навык. И его совершенствование происходит параллельно с развитием лобных долей: мозг формируется с помощью речи, одновременно речь структурирует мозг. Вот почему невозможно усвоить так называемый материнский язык в возрасте старше шести лет… но я не хочу сейчас говорить об онтогенезе речи, об этом вам расскажут другие лекторы, не буду заходить на их территорию. Однако вопрос не в том, как соотносится врожденное и приобретенное, а в том, чтобы понять, во‐первых, когда в ходе генетической истории одного из видов приматов произошли мутации, давшие возможность возникновения речи, и, во‐вторых, на какой стадии развития индивидуума формируются нейронные связи, благоприятствующие речевой деятельности. Мы также надеемся, что вскоре будут проведены перспективные смежные исследования в области онтогенеза и филогенеза речи.

Можно сказать, что точно так же, как до появления глаза существовал некий протоглаз, а до появления руки – некая проторука, существовала и некая проторечь, или протоязык, предшествующий собственно языку. В этом протоязыке насчитывается несколько десятков слов, о которых, боюсь, мы ничего не знаем, поскольку язык не сохраняет окаменелости. Я не спорю с Платоном, объясняющим в диалоге “Кратил”, что слова появляются из естественных звуков. Отсылаю вас к знаменитой статье Якобсона: да, действительно слово мама универсально, и оно многократно повторяется именно потому, что слог ма – это первое, что может произнести ребенок. Я также допускаю, что слово тигр происходит от рычания: грррр! И я не стану тратить силы на то, чтобы опровергать выводы Мерритта Рулена о материнском языке – протоностратике, хотя, по‐моему, археолингвистика – наука чересчур спекулятивная, пригодная разве что для поэтического творчества.

Для меня несомненно одно: этот протоязык, должно быть, стал решающим эволюционным преимуществом. Есть, разумеется, чисто утилитарный подход: речь позволяла предупреждать соплеменников о невидимой опасности, сообщать, где есть пища, передавать опыт. Однако мне больше нравится гипотеза, которую я назвал бы “повествовательной” и которая заключается в том, что у социальных приматов, таких как Homo neandertalis и Homo sapiens, речь, прежде всего, позволяла что‐нибудь рассказывать. Новая традиция говорит: “Не убивай ближнего, потому что кто‐то когда‐то так поступил и вот что с ним случилось”. Миф усиливает сплоченность социальной группы и служит противовесом индивидуалистическим поползновениям разума. Не следует также забывать, что, как считают некоторые ученые-эволюционисты, речь является еще и притягательным сексуальным фактором: самка скорее предпочтет самца, который лучше владеет речью, тому, который обладает более мощным телосложением, то есть скорее Рембó, чем Рэмбо. Этот тезис импонирует многим университетским профессорам, особенно самым неспортивным.

Подтянутый Ромен поворачивается к рыхловатому Жаку, школярская шуточка, как всегда, вызывает в зале смех.

Ромен никому не расскажет, как он сам десять лет назад провел свой первый вечер с Луизой, как он что‐то мямлил,