гущи на дне его чашки.

– А раз теперь солгала, значит, чувствую себя виноватой, что назначила это свидание. Я могла бы, конечно, вообще ничего не говорить Ромену или, наоборот, рассказать о тебе, о позавчерашнем ужине. Но только для того, чтобы ослабить это чувство вины.

Она опять помолчала, отпила глоток чаю.

– Но главное, сказать правду стоило бы, если бы я хотела противиться желанию и даже удовольствию прийти сюда. А я на самом деле вовсе не хотела.

Капелька пота сползает по носу. Луиза слегка задыхается.

– Надо быть полной дурой, чтобы все это тебе говорить. Понимаю, на самом деле, кем я тебе кажусь…

– Никем ты мне не кажешься.

– На самом деле, я никогда себе такого не позволяла. Наверно, соседство с психологом располагает.

Она подняла взгляд на Тома. Глаза блестят, но блеск не озорной. Тома и вправду кое‐что записывал.

– Итак? Что скажете, доктор?

– Психолог констатирует, мадам Блюм, что вы слишком часто употребляете выражение “на самом деле”. В этом чувствуется стремление что‐то отрицать. Как будто то, о чем вы говорите, происходит не на самом деле. Это звучит как бессознательное признание в фантазмах.

Луиза корчит милую гримаску. Тома поспешно уточняет:

– Как психолог я лишь обобщаю фрагменты сказанного, которые могут иметь какое‐то значение, а могут и нет. А как мужчина…

– Как мужчина? Что же?

– Я мечтал снова встретиться с тобой с той минуты, когда мы расстались. На случай, если бы ты сегодня оказалась занята, я заранее придумал другие планы и уже подыскивал предлог для нового свидания, если бы ты отказалась прийти на это. Ну вот, теперь ты знаешь. А чтобы уж сказать все до конца… – Да? – Мне уже давно некому врать по утрам. Хотя я тоже никогда не вру. – Я бы не хотела, чтобы ты… Я никогда не соглашалась на свидания, я совсем не… – Тебе незачем оправдываться.

Луиза встает, надевает пальто, поднимает воротник. – Тома, я совсем не хочу есть. Сейчас половина первого, у меня судебное заседание во Дворце правосудия в 15.30. Погода хорошая. – Хочешь, пройдемся по зоомагазинам? Ты знала, что, когда игуане не хватает пищи, ее скелет усыхает? – Значит, скелет для игуаны – то же самое, что мозг для человека? – Можно и так сказать.

Тома так хорошо, оттого что все стало легко и не надо ничего рассчитывать. Морская галапагосская черепаха снова обрела для него интерес. Они выходят, через несколько шагов он берет ее свободно свисающую руку. И в первой же подворотне – кто кого увлек? – они целуются. Он ощущает вкус ее губ – ежевика и лакрица, а она узнает его парфюм, такой же когда‐то был у Ромена.

Поцелуй долгий, медленный, они вручают себя друг другу, Тома прижимает Луизу к себе. Она отстраняется и что‐то коротко шепчет ему на ухо. Тома кивает, улыбается. Проезжает пустое такси. Тома подзывает его. Игуаны в витрине подождут.

Анна и Ив

И в. Ив. Сколько ни повторяет Анна Штейн это имя, оно не делается приятнее для слуха. Она предпочла бы другое, посовременнее, не столь старомодное. Например, Серж, или Люка, или Давид. И не чисто “французское”, а более интернациональное, космополитическое; имя, от которого не разило бы землей, деревней, черной костью. Она со вздохом качает головой: “Нет, не могу привыкнуть к мысли, что его зовут Ив, что я влюблена в человека по имени Ив”.

Что ж, значит, Ив. Она уже три раза звонила ему под разными, явно надуманными предлогами. Стоило произнести: “Алло, Ив?” – и у нее уже кружилась голова. Сам звонок – уже дерзкая выходка, имя срывается с губ вместе с выдохом. Ей нравится его голос по телефону, его манера говорить с растяжкой, замедляя ритм, ее волнует то, как он словно подыскивает слова, вдумчиво взвешивая каждое. Нравится тембр его голоса, интонация, почти литературно построенные фразы. Во всем этом она угадывает некую силу, которая покоряет ее, – жизненную силу, исконно присущую ему, а не родившуюся благодаря ей. Ей он ничем не обязан. Чтобы жить, Иву не пришлось дожидаться встречи с ней, и ее, как вихрем, затягивало это неведомое прошлое, где ее еще не было.

До сих пор Анна знала только одного Ива – Ива Бодуэна, своего заведующего отделением. Рассказывая о нем Стану после работы, она говорила просто “Ив”: “Ив сделал то‐то и то‐то”. Но вчера прибавила имя: “Ив Бодуэн”, как будто зачем‐то требовалось уточнение.

Стан это заметил, удивился и насмешливо спросил:

– А что, есть другой?

Анна непонимающе вздернула брови. Он пояснил:

– Другой Ив?

Она улыбнулась, скрывая смущение:

– Дурачок.

Такой ответ был равнозначен признанию. Она хотела бы, чтобы Стан, догадавшись, стал допытываться, однако он не откликнулся, опять отказался открыть глаза, и это снимало с нее часть вины, теперь он становился еще более виновным, чем она.

Ромен

На массивной дубовой двери в холле Высшей медицинской школы прикреплена бумажка с надписью и стрелкой. Она указывает, где будет проходить учебный семинар “Генетика речи”, и уточняет: “Вводная лекция проф. Ромена Видаля, 16–18 ч”. Амфитеатр аудитории имени Линнея полон, и, судя по возрасту собравшихся, преподавателей здесь больше, чем диссертантов. На сцене весело переговариваются двое. Должно быть, их объединяет причастность к общему знанию, потому что внешне они совсем разные. Один, помладше, лет сорока, высоченного роста, в белой рубашке и вылинявших джинсах, проверяет подключение проводов к своему ноутбуку. Другой, постарше и поплотнее, в синем костюме с фиолетовым галстуком, постукивает по микрофону:

– Добрый день, меня слышно? Рассаживайтесь, пожалуйста, в первых рядах есть еще несколько свободных мест, будьте добры пройти туда… Сегодня я как директор медицинского факультета университета Париж 5 имею честь приветствовать здесь своего друга, доктора Ромена Видаля. Он откроет наш цикл лекций.

Ромен будет говорить по‐французски, но вы можете слушать синхронный перевод на английский, надев наушники, которые вам выдали при входе. Ромен возглавляет отдел номер 468 Национального института здоровья и медицинских исследований – Нервная система и речь, преподает биохимию в университете Париж 5 и вот уже несколько лет является professor of genetics Принстонского университета. Многим из вас Ромен Видаль известен также по книге, которую он написал в соавторстве с нобелевским лауреатом Джоном Вермонтом о протоязыке животных и которая называется Animals That Speak.

– …That Speak? – Ромен подчеркнул голосом вопросительную интонацию. – Animals That Speak? Прости, Ромен. Хоть произношение‐то нормальное?

Ромен Видаль скроил гримасу, вызвавшую смешки в зале. – Понятно… Пожалуй, лучше я передам слово тебе.

Ромен Видаль дружески кивает. Он встает, проверяет микрофон. Говорит внятно и быстро, как профессиональный оратор. – Спасибо, Жак, за то, что представил меня. Я рад вновь очутиться в этой аудитории, где двадцать лет тому назад изучал молекулярную биологию. Итак, наша вступительная лекция называется “Ключи к генетике речи”. Я попытаюсь за