Шрифт:
Закладка:
Проходит полчаса. Дина покидает могилу и разворачивается корпусом в мою сторону. Идёт на ватных ногах, смотря перед собой отрешённым взглядом.
Я догоню её! Обязательно. Обниму. Прижму крепко к груди и попытаюсь упокоить, но чуть позже! Сейчас я просто бегу к той могиле. Останавливаюсь возле оградки. Смотрю на памятник. Чёрный гранит. Мужская фотография. Отец. Я хватаюсь за виски пальцами и растираю круговыми движениями. Быть такого не может. Умер в тот же месяц, когда меня закрыли в СИЗО.
Делаю глубокий вдох. Перевожу взгляд на второй памятник в виде маленького ангелочка. Читаю надпись и ощущаю, как в жилах стынет кровь. По позвонкам бежит ледяной пот. Перед глазами всё плывёт.
Чёрт! Это слишком больно…
Дина
Я плачу. Рыдаю в три ручья, хлюпая носом. Эта боль на грани всех возможностей. Не знаю: как держусь; как иду на подкашивающихся ногах. Я просто иду. Медленно. Неуверенно. Шаг за шагом.
Снова здесь, как и в прошлую субботу, и в позапрошлую. За неделю на могиле много выросло травы, почему-то. Были дожди? Не помню. Кажется, я ничего не помню. Я будто живу на каком-то автомате. Робот, а не человек.
Хочу остаться здесь. С ними. С любимым папочкой. С Алёшкой… Нет. Невозможно разделить себя на две части. Я здесь, а они… там. Под сырой землёй.
Мама отошла от горя, а я – нет. До сих пор болит в грудях. Сжимает. Давит. Задыхаюсь. Господи, но почему ты забираешь у нас самых дорогих людей, самых близких?! Папа болел. Сильно. Неизлечимо. Рак не щадит никого и его не пощадил. Только узнали и сразу начали готовиться к операции. Искали деньги. Много денег. Не успели. Папа умер, а потом… был туман.
Я вытираю слёзы ладонью и прикусываю кулак, чтобы не рыдать в голос. Хотя рыдать очень хочется. Да не рыдать даже, а выть. Упасть на колени, схватиться за голову двумя руками и орать! Чтобы испугались все птицы. Чтобы замолчали все моторы автомобилей. Но я не ору. Уже нет. Антидепрессанты сделали своё дело, и плюс свалившиеся на голову проблемы. После похорон папы мы с мамой продали квартиру. Нужно было раздавать долги, а потому согласились отдать нашу трёшку в центре города за очень смешные деньги. Выкарабкались. Переехали жить в спальный район. Я вернулась в учёбу, мама – на работу. Жили как-то до тех пор, пока меня не положили в больницу с угрозой прерывания беременности. Лежала трижды и снова деньги. Потратили последние…
– Дина! – низкий баритон врывается в подкорку.
Сошла с ума? Наверное.
– Дина! – опять его голос.
Да, что ж это такое? Разве трудно отпустить? Не понимаю. Совсем. Почему он мучает меня? Я же забыла его. Или, может быть, обострение? Психолог говорил, что голос может вернуться. Правда его не было последние полгода, а теперь… Снова здесь. В моей голове!
– Стой! Ди-на! – это не голос в моей голове. Этот голос настоящий. Его...
На плечи опускаются руки. Цепкие пальцы впиваются в мою кожу. Давят. Он разворачивает моё тело лицом к себе. Встряхивает. Дёргает за подбородок, призывая поднять взгляд на него, а я…
Медленно теряюсь в пространстве. Ноги шатаются. Руки не слушаются. В голове бахает молот, а сердце скачет настоящим галопом.
Не верю. Отказываюсь верить своим глазам. Что он здесь делает? Почему смотрит на меня покрасневшими глазами? Плачет? Нет. Отрицательно киваю головой. Дина, не сходи с ума, пожалуйста!
– Почему ты мне ничего не сказала? – кричит грозно, пугающе.
Я шевелю пересохшими губами. Хочу сказать, но, кроме звуков, ничего больше не произношу.
– Дина! Твою мать! Говори со мной! – орёт ещё громче.
Дина
В его глазах полыхает огонь. Дамир устрашающе смотрит на меня, нависая сверху. Тиски его пальцев впиваются в кожу. Мне больно. Физически. Морально.
– Ну-у, – тянет сквозь зубы. – Не говоришь. Снова.
Разжимает пальцы. Убирает руки с моих плеч. Отстраняется. Хватается за голову, опуская её вниз. Смотрит странным взглядом, пугающим.
Истерически смеётся:
– Блядь! Как можно было скрывать от меня беременность. Ребёнка! Неужели, я заслужил подобное? А, Дина? Я заслужил?!
Ничего не говорю. Пячусь назад. Я боюсь его. Мне страшно. Этот безумный взгляд, дикий оскал на лице... Такого Дамира я вижу впервые!..
– Куда собралась? – рявкает.
Направляется в мою сторону. Снова хватается за плечи. Трусит, как тряпичную куклу, а я...
Плачу. Опять. Прикрываю глаза. Закусываю губу. Нет. Не хочу с ним говорить. Пусть всё закончится. Пусть уйдёт. Он не видел ребёнка. Не носил его под сердцем. Не терпел все прелести токсикоза, уставших ног и бессонных ночей. Не поймёт. Не дано понять!
– Почему умер мой сын? – не спрашивает, а рычит. Дикий зверь, а не человек.
Я должна отвечать? Правда?
– Дина, почему он прожил всего неделю?
Не знаю откуда, но во мне появляются силы. Будто невидимая аура окутывает моё тело защитным кольцом, и я становлюсь смелой. Больше не плачу. Больше не боюсь.
– Кто ты такой, чтобы задавать мне эти вопросы? – произношу без запинок.
Дамир не ожидает. Удивлённо ведёт тёмной бровью, щурит глаза.
– Отец ребёнка.
– Самоуверенно, – ухмыляюсь, надев на лицо маску безразличия. – Но нет.
– Что ты только что сказала? Ребёнок не от меня?
– Я этого не говорила.
– Не говорила. Поставила перед фактом. Не ври мне, Дина! Если не расскажешь сама, то рано или поздно я узнаю правду. И тогда сверну тебе шею, если ты сейчас врёшь! Ребёнок мой?
– Оставь. Меня. В. Покое, – строго чеканю каждое слово. – Прекрати преследовать. Уйди с моей дороги. У тебя своя жизнь, а у меня своя. Я тебе ничего не должна и не собираюсь говорить на какую-либо тему.
Делаю глубокий вдох. Собираюсь с силами.
– Три года назад я похоронила отца. Спустя семь месяцев – сына. Жизнь поставила меня на колени. Сломала. Я долго карабкалась, чтобы не сойти с ума. А теперь появляешься. Ты... Лезешь мне в душу, вскрываешь затянувшиеся раны. Не надо, Дамир. Не делай этого.
– Уйти с дороги? О какой дороге ты говоришь? – нагло ухмыляется. Делает в мою сторону размашистые шаги. Ровняется напротив. – Боишься, что я всё расскажу ему?
– Рассказывай. Иди. И. Рассказывай.
Дамир столбенеет. Не поймёт ничего. А я и сама не понимаю, откуда взялась эта смелость. Ещё буквально пять минут назад трепетала перед ним, как маленькая птичка перед коршуном, а сейчас... Я сама похлеще любого коршуна. Речь зашла о моих детях, а это опасная тропа для любого мужика. Тем более, его, – биологического материала.
