железнодорожных путей в ходе подготовки к войне. Однако такая либеральная концепция уровня жизни мало что значила в авторитарных политических параметрах, оппортунистической и параноидальной стратегической культуре сталинского Советского Союза. Идеологическая мобилизация через социализм (то есть коммунизм), подкрепленная террором, была главной чертой нового общества. В ходе чисток 1937-8 годов политическая полиция использовала сведения о всех, кто считался антисоветски настроенным, которые она собирала с начала 1920-х годов. Информация поступала извне, в частности, в виде доносов, а также с помощью различных органов и процессов, открытых для политической полиции, таких как агенты, осведомители, чистки членов и процедуры проверки внутри коммунистической партии. Сбор данных также позволил получить информацию о сетях знакомств. В 1937 году, когда начались чистки, оказалось легко основывать их на этих записях и связывать жертв в предполагаемые заговоры. То же самое произошло, когда к чисткам добавились "массовые операции" против таких групп населения, как поляки. И то и другое было связано с верой в то, что предполагаемое диссидентство в Советском Союзе манипулируется враждебными иностранными силами.

В то же время, что еще более важно, режим столкнулся с серьезными проблемами в своей способности управлять. Действительно, в определенной степени тоталитарная динамика была ответом сталинского режима на проблемы, порожденные самой природой политической системы. Вера в мятеж, направленный против системы, привела к поиску подтверждающих доказательств и к восприятию информации, свидетельствующей об обратном, как вводящей в заблуждение. Когда информация о мятеже не находилась, как это часто бывало, ее фабриковали. Тайной полицией были придуманы сети шпионов и диверсантов, например, в Кузбассе, ключевой промышленной зоне Западной Сибири. Если в собственных глазах сталинизм был современной формой правления, опирающейся на научное планирование и выражающей направление мировой истории и человеческого прогресса, то на практике он был досовременным и зависел от мифов и веры.

 

 

Несмотря на риторику о модернизации, эта досовременная форма правления оставалась фундаментальной проблемой вплоть до распада Советского Союза.

В экономике наблюдалась аналогичная ситуация с повсеместной фальсификацией данных. Центральные плановики устанавливали политически мотивированные цели, а руководители заводов лгали об имеющихся ресурсах и достижимых объемах производства, чтобы максимизировать первые и минимизировать вторые, а затем снова лгали, когда не выполняли квоты. Затем региональные партийные и государственные боссы лгали, чтобы прикрыть ложь крупных местных заводов. Промышленные министерства, чувствуя, что информация, которую они получали от местных властей, была ложной, лгали, чтобы сохранить видимость эффективности. Вся эта дезинформация передавалась в органы планирования, которые лгали политическому руководству о выполнении пятилетних планов. А режим, понимая, что дела идут неважно, лгал населению о своих триумфах и ставил еще более высокие цели на следующий раз. Такая система, сохранявшаяся на протяжении всего коммунистического периода, не обеспечивала эффективной основы для выработки политики. Чистки 1937-8 годов, в ходе которых многие руководящие работники хозяйственных комиссариатов и крупных промышленных предприятий, проектных институтов и конструкторских бюро были отправлены в лагеря (некоторые были расстреляны), стимулировали избегание риска. Кроме того, цензура, принцип "надо знать", ограничения на поездки и связь - все это затрудняло соотнесение работы с достижениями в других областях и, следовательно, обеспечивало продуктивную синергию.

Тем не менее, оборонное кейнсианство, или стимулирование экономики за счет дефицитных расходов, принесло важные экономические выгоды, а направление ресурсов привело к масштабному развитию промышленной, транспортной и энергетической инфраструктуры. Эти выгоды рассматривались в международном и идеологическом контексте, который рассматривался как конкурентный по своей сути, в котором Советский Союз воспринимался, по мнению Маркса и Ленина, как опоздавший, которому приходится прилагать больше усилий, чтобы наверстать упущенное. Такая ситуация обусловила всеобъемлющий подход, при котором вся политика была направлена на то, чтобы наверстать упущенное. Элементы подобного отношения можно было наблюдать и в других странах, в частности в националистическом Китае и в Турции Ататюрка, но ни в том, ни в другом случае это отношение не было связано с идеологией мировой революции. Более того, несмотря на значительное насилие, степень внутренних преобразований в Китае и Турции в 1920-1930-е годы, после окончания гражданских войн, в меньшей степени зависела от террора, чем в советском случае.

Катализатором полной советской милитаризации стало завоевание Японией Маньчжурии в сентябре 1931 года. Маньчжурия была частью Китая, где была наиболее развита тяжелая промышленность, и это развитие должно было быть продолжено Японией, которая также использовала Маньчжурию в качестве территории для японского поселения. Маньчжурия рассматривалась как стратегический актив против Советского Союза, поскольку она примыкала к советскому Дальнему Востоку, а также к железнодорожным путям, ведущим к нему. Это завоевание, которое усилило советские опасения за судьбу сражающейся революции.

 

В целом, Япония представляла собой стратегическую угрозу на Дальнем Востоке как для Советского Союза, так и для Китая. Эта озабоченность значительно усилилась в результате успеха Японии в войне с Россией в 1904-5 годах и широкомасштабного вмешательства Японии в Гражданскую войну в России. Советский Союз до сих пор был доминирующей державой в Северной Маньчжурии, но, чувствуя себя уязвимым и желая на данном этапе избежать войны, он оказался готов уступить свои интересы перед японским наступлением.

Опасения по поводу Японии вызвали полномасштабную промышленную мобилизацию в Советском Союзе. Эта мобилизация включала в себя расширение баз и сил на Дальнем Востоке. ТБ-3, первый в мире серийный четырехмоторный цельнометаллический бомбардировщик, был задуман как средство сдерживания Японии. Это было частью наращивания военно-воздушных сил, которые на некоторое время стали крупнейшими в мире. Сердце советской тяжелой промышленности было перепрофилировано на производство вооружений. Затраты были огромными, но удалось достичь уровня производства, намного опережающего все остальные в мире, в частности, 4 000 танков в год вместо примерно 1 000 до конца 1931 года. При Сталине от этого уровня производства никогда не отступали. Несмотря на серьезные потрясения, вызванные крупным немецким завоеванием в 1941 году, и с учетом значительной помощи, оказанной в 1941-5 годах западными союзниками, этот экономический рост в 1930-е годы должен был поддержать масштабные военные усилия во Второй мировой войне и стать основой советской военной мощи в годы холодной войны. Место развития промышленности влияло на советский стратегический потенциал. Промышленность на Урале и в Сибири росла в той же пропорции, что и во всех других регионах, но уже мощная металлургическая промышленность на Урале послужила основой для расширения промышленного производства, которое оказалось вне зоны поражения немецкой авиации. Этот производственный потенциал оказался ключевым стратегическим активом во время Второй мировой войны. Новые крупные промышленные мощности были также созданы под Новосибирском на юго-западе Сибири, а в советской Средней Азии были построены новые заводы. Создание крупного советского военно-промышленного комплекса имело огромное значение для