Шрифт:
Закладка:
Время шло, и я уже начал волноваться, когда Орлик прислал с нарочным цидулку: мол, так и так, гетман, пропали твои посланцы, не доехали до Варшавы, и на север не поехали — верные люди ни по дорогам, ведшим на север, ни при царском дворе, ни при ставке Меншикова никого похожего не видали. В ответной записочке я довольно правдоподобно изобразил гнев пополам с беспокойством: мол, а ты куда смотрел? Почему только одного сопровождающего дал? Ведь они такое везли, что попади это к царю… Велел обшарить все дороги, найти, где их видали в последний раз, и разведать, не пристукнули ли их разбойнички. Кочубею-то уже давно не двадцать лет, а его сопровождающий как боец был, мягко говоря, не очень.
В связи с некоторой нервозностью, которую спровоцировало такое интересное событие — а я, собственно, этого и ждал — отдал приказ собирать манатки и двигать в сторону Батурина. Ибо август уже на дворе, самое время провиантские магазины доверху набивать. А коли кому надобность будет видеть нашу ясновельможность, пусть тоже держит курс на Батурин.
И здесь я снова поступил так, как должен был поступить сам Мазепа — если бы не был паталогическим иудой. Он ведь тщательно коллекционировал вокруг себя таких же иуд, самым ярким представителем этой развесёлой компании был как раз Пилип Орлик. Потому под самыми благовидными предлогами я их всех рассовал по разным пунктам назначения. Мол, дело важное, кому ещё довериться, как не тебе… и всё такое. Словом, в Батурин я ехал практически в гордом одиночестве, в сопровождении одного лишь Скоропадского. Этот тоже, мягко говоря, не особо надёжен, но его хотя бы можно переубедить. Или банально купить, благо размер личного состояния гетмана обеих сторон Днепра позволял провернуть и сей кунштюк.
Оставалась только одна проблема: Мотря Кочубей. Сидела бы себе в Белой Церкви и не высовывалась, так нет, намылилась тоже в Батурин. А это, дорогие мои, последнее, чего я бы хотел — встречи с влюблённой в Ивана Степаныча женщиной. Эта меня мгновенно раскусит. Пусть и не заподозрит истину, это запредел, но поймёт, что «серденько» её больше не любит. А нет врага страшнее, чем бывшая возлюбленная. От любви до ненависти всего один шаг ведь. А оно мне надо? Потому пусть любит, но на расстоянии. Напугал её сложной криминогенной обстановкой на дорогах — время-то военное, мало ли что. Вроде в последнем письме проявила благоразумие, писала, что будет ждать и молиться за меня… то есть, за Ивана Степаныча. И слава Богу. Хотя не исключаю, что по приезде в Батурин меня будет ждать сюрприз в юбке: женщины — они такие. Хоть мою жену взять, тоже могла преподнести нежданчик.
Скучал ли я по семье? Безумно скучал. Но каждый раз, когда я начинал предаваться унынию, мне снился один и тот же сон: стоп-кадр. Жена в ванной, а я всё так же сижу на кухне с телефоном возле уха. Если всё это правда, то я готов пробыть здесь до самого конца жизни Мазепы — а осталось ему около года. Пусть так и будет в моём родном мире — стоп-кадр. Кто его знает, может, и правда ума наберусь за это время…
«Хе-хе. Невелика доблесть — чужим умом своего наживать, — ехидничал в глубинах моего сознания Мазепа. — Ты попробуй как я — набей шишек, пройди весь путь сам, от начала до конца…»
«У меня свой путь, — ответил я, старательно делая вид, будто озираю окрестности с высоты седла — дело было как раз на полпути к Батурину. — Чёрт попутал, ввязался в эту историю, теперь выгребаю».
«Тогда послушай умного человека, Георгий…»
«Тебя, что ли?»
«А хоть бы и меня, всё ж я старше тебя вдвое. Рисковое дело ты затеял. Всё одно я поделать ничего не могу, токмо увещевать тебя, да надеяться, что ты наконец услышишь сии увещевания. Не доверяй москалю. Меншиков тебя трижды продаст, и ты же ему ещё винен останешься. И добро бы он был пан природный — поговаривают, едва ли не из мещан московских. Такому верить нельзя…»
«А я, сволочь ты поганая, тоже не из ясновельможных, предки из простых казаков. Так что не верь мне, я тебя обману… с преогромным удовольствием».
«Но послушай…»
«Заткнись, не мешай думать».
Я давно раскусил его цели. Он не мог управлять собственным телом, а я не мог заткнуть ему рот. И в этом была самая большая проблема: он умел убеждать в своей правоте. Если смог заморочить голову такому человеку, как Пётр — а тот умел в людях разбираться — то талант красноречия Мазепа имел солидный. И временами я чувствовал, как его вкрадчивые слова, словно кислота, начинают разъедать мою убеждённость. Единственное, что мне оставалось — это грубость. Ивана Степаныча она зело обижала, и он на какое-то время замолкал, оставлял меня в покое. Но «звоночек» — его влияние на меня — был нехороший. С этим надо было что-то делать.
А что я мог сделать? Только одно: поставить Мазепу в такую ситуацию, чтобы у него не оставалось иного выбора, кроме как действовать…по моему плану. Пока я рулю этой старой развалиной — а здоровьишко у гетмана ни к чёрту, хоть и хорохорится ещё — всё будет как я скажу, а не так, как он хочет.
На минуту пожалел, что не в Карла Двенадцатого меня тот незнакомец «подселил». Ох, я бы развернулся на месте шведа. Европа вскоре увидела бы такой альянс, от которого ей на век вперёд тошно стало. Но, как говорится в старой присказке, «что имеем, то и пьём». Мазепа — значит, Мазепа.
Взгляд со стороны
— Эпистолу сию и впрямь будто иная персона писала, мин херц.
— Вижу, — государь был хмур: конфузии последних месяцев вынуждали его ускорять сбор армии, ибо генеральная баталия приближалась неотвратимо. — Хочу понять, что сие означает, и разумения не имею, что стряслось… И с Кочубеем прислал?
— Сам дивлюсь, государь, но именно так.
В комнате повисло молчание,
