Маркольт отскочил от стола, как ошпаренный.

«Дьявол, дьявол предо мной!» — пронеслось у него в голове. Сердце старого немчина пронзила резкая колющая боль. Схватившись за грудь, задыхаясь, он медленно осел на пол.

— Вставай! — крикнула Альдона.

Она выхватила из ножен меч и наставила его на корчившегося на полу боярина. Но ударить не успела. Издав глухой, жалостный стон, Маркольт вытянулся, дёрнулся в предсмертной агонии и застыл, устремив неподвижный, остекленевший взгляд, исполненный тупого животного ужаса, вверх, в тёмный сводчатый потолок. С грохотом упал рядом с ним резной посох.

«Мёртв!» — Альдона опустила меч.

На шум вбежал гридень. Увидев лежащего на полу боярина и Альдону, держащую в деснице меч, он метнул в неё сулицу.

Удар пришёлся в спину, между лопаток. Альдона вскрикнула, но удержалась на ногах. Она опёрлась о стол, выпрямилась и, чувствуя, что теряет силы, ударила гридня наотмашь мечом. Тот взвизгнул, отпрянул.

Альдона, шатаясь, вышла в коридор, стала медленно, держась за стену, чувствуя жгучую острую боль, тяжело дыша, продвигаться вперёд. Ещё два гридня налетели на неё, один из них крикнул что-то по-немецки, Альдона указала ему на дверь в палату:

— Там, там! — И попыталась двинуться дальше. Но гридень заступил ей дорогу. Тогда она снова взмахнула мечом, ударила, но немчин отбил удар и, в свою очередь, рубанул её секирой. Обливаясь кровью, Альдона рухнула на каменные плиты пола. Она уже не слышала, как в хоромы ворвались её верные литвины, как её подхватили, вынесли во двор и положили в возок, тотчас стремглав рванувшийся прочь от мрачного Маркольтова двора.

— Везите её в дом Абакума! — властно приказал воевода Сударг.

Очнулась Альдона в постели. Болела спина, дышать было печем, жгло и ныло раненое плечо. Любое движение вызывало дикую боль.

— Где я? — почти беззвучно шепнула она.

Старый Сударг склонился над ней, ответил:

— Ты в доме Абакума, княгиня! Лекарь уже осмотрел твои раны. Надобно тебе лежать, не двигаться. Что, тяжко? — спросил он участливо.

Альдона молча, одними веками, сделала ему знак: «Да!» и слабо застонала.

— Крепись, княгиня, — прошептал Сударг.

Он отвернулся и смахнул слезу. Воевода знал, что надежды нет, что Альдона умирает.

— Пошли гонца... В Перемышль... К Варлааму. Низиничу... Пусть приедет... Со мной... Проститься... — прошептала Альдона. — Хочу его увидеть... Перед смертью.

Сударг угрюмо кивнул. Он не хотел говорить, что она будет жить, не хотел лгать ни ей, ни самому себе. Да Альдона и сама понимала, что жизнь её окончена. Она посвятила себя мести, добилась своего, но теперь... Она и не представляла себе жизни дальнейшей. С остекленевшими глазами Маркольта навсегда угасла та цель, к которой стремилась она все последние годы, на смену ей пришёл густой туман пустоты, за которым — она знала — нет и не будет никакого просвета.

Она снова впала в беспамятство, а когда пришла в себя, сидел возле её постели Варлаам, весь серый от горя. Она протянула ему свою слабую горячую десницу, он поднёс её к устам, затем взял в свою руку, стал осторожно гладить. Они молча смотрели друг другу в глаза. Оба, не сговариваясь, вспоминали ночь на озере Гальве — лучшее, что было в их жизни, и другую ночь — в Бужске,

когда за спиной осталось уже много пережитого. И тот зимний день, когда она приказала его повесить, и письмо из Киева, и нежданная встреча в соборе в день похорон Шварна — всё это стояло перед их очами, так ясно, как будто случилось только что.

— Елену... Не оставляй... Береги её, — прошептала Альдона. — Помни... Наша с тобой она... Дочь.

Варлаам тихо промолвил в ответ:

— Не оставлю. Позабочусь.

Альдона слабо улыбнулась.

— Ступай. Прощай. И прости меня... Если сможешь, — едва слышно прошелестели бескровные уста.

Варлаам поклонился ей до земли и отодвинулся в сторону. Уже когда шёл по переходу, нахлынуло ему в душу горькое отчаяние.

«Господи, Боже мой! Что же она наделала?! Зачем это всё?! Ради чего?! И мне не открылась! Я бы её отговорил! Жила бы, воспитывала дочь, любила! Пусть не меня, пусть другого! Но вот так окончить век свой!!! Альдона, Альдона!!!»

Не выдержав, он прислонился к мощному осьмигранному столпу и разрыдался, закрыв ладонями лицо.

Откуда-то из темноты выступил воевода Сударг.

— Ты всё знаешь? — сурово сведя лохматые седые брови, спросил старый воевода. — Княгиня Альдона жила и умирает, как воин. Она была достойна своего отца, великого князя Миндовга. Она поступила так, как велит наш древний обычай. Её кровные враги убиты.

— Незачем?! Зачем она поступила так?! Зачем предалась этой лютой злой мести?! Ради чего погубила свою душу?! Неужели не было иного выхода?! Неужели нельзя было по-другому?! — воскликнул Варлаам.

Отчаяние и боль его схлынули, место их занял гнев. Этот старый язычник так и не понял, что гибель Альдоны — это Божья кара!

Сударг ничего не отвечал. Варлаам с горестным вздохом махнул рукой и побрёл дальше по переходу.

— Постой! — окликнул его старый литвин. — Передай князю Льву: я возвращаюсь в Литву, на родину. Как только похороню свою княгиню.

Он скрылся в темноте. Варлаам, посмотрев ему вслед, презрительно усмехнулся.

Немного постояв в холодных сенях, Низинич вышел на крыльцо. В глаза ударил тёплый солнечный луч.

И снова нахлынуло на Варлаама горькое отчаяние.

«Вот солнце светит, весна на дворе, трава на лугах расстелилась изумрудным ковром, цветы цветут, в садах соловьи поют о любви. А она умирает... Она не слышит, не видит и никогда больше не увидит и не услышит, не порадуется этому торжеству жизни! Грех, тяжкий грех на душе её! О, Господи, Боже мой! Прости, прости её, сохрани её душу! Она не виновата! Она — неофитка[216], она не поняла всей глубины Твоих заповедей, не прониклась ими! Это я — я виноват! Я должен был быть с ней рядом, должен был догадаться, должен был остановить её! Прости, прости её грех, Господи!»

Ком стоял в горле, душили слёзы. Варлаам бросился вниз с крыльца, взмыл в седло, вылетел за ворота Абакумова двора. Поспешил в собор Иоанна Златоуста, чтобы помолиться за её душу.

...Альдона умерла тем же вечером, почти не приходя в себя. В те редкие минуты, когда