это счастье чесоточного, который испытывает беспрерывный зуд и беспрерывно чешется». Однако обе точки зрения имеют свои основания. Ведь с Сократом соглашается даже сама школа Эпикура, не отрицающая того, что добродетели принадлежит огромная роль в достижении счастья. Ну а если это так, то может ли быть какое-нибудь сомнение в том, что добродетель гораздо нужнее для успокоения душевных волнений, чем для достижения желаемого. В пользу же софиста, по-видимому, в какой-то мере говорит только что высказанное нами утверждение о том, что благо совершенствования выше блага сохранения, потому что достижение желаемого, по-видимому, понемногу совершенствует природу, и даже если бы оно этого не делало, уже само круговое движение обладает некоторой видимостью поступательного движения.

Второй же вопрос (может ли человеческая природа совмещать спокойствие духа с интенсивностью наслаждения) при его правильном решении делает праздным я излишним первый. Разве мы не видим довольно часто того, как некоторые способны всеми силами предаваться наслаждениям, когда представляется к тому возможность, и вместе с тем легко переносят их потерю. Так что этот философский ряд «не пользоваться, чтобы не желать, не желать, чтобы не бояться», представляется нам плодом души мелкой и не верящей в свои силы[421]. Действительно, очень многие философские учения выглядят какими-то трусливыми и опасаются за людей сильнее, чем этого требует сама природа. Так, желая избавить человека от страха смерти, они только увеличивают его. Ведь если они фактически превращают всю жизнь в своего рода подготовку и школу смерти, то может ли не показаться бесконечно страшным тот враг, к борьбе с которым постоянно приходится готовиться? Гораздо лучше поступает языческий поэт, который и

…почитает за дар природы предел своей жизни[422].

Аналогичным образом и во всем остальном философы, стараясь сделать человеческую душу слишком уж стройной и гармоничной, вовсе не приучают ее к столкновению крайних противоположных мотивов. Я полагаю, что причиной тому была их собственная жизнь, ограниченная частными проблемами и свободная от общественных дел и необходимости считаться с чужими интересами. Люди же, наоборот, должны подражать мудрому примеру ювелиров, которые, заметив в драгоценном камне какое-нибудь пятнышко или пузырек, которые могут быть уничтожены без серьезного ущерба для размера камня, уничтожают их, в противном же случае оставляют. Подобным же образом следует заботиться о спокойствии и ясности души, так чтобы не уничтожить ее величия. Но об индивидуальном благе сказано достаточно.

После того как мы рассмотрели личное благо, которое мы называем также партикулярным, частным и индивидуальным, обратимся к общественному благу, которое относится уже к обществу. Обычно его обозначают термином «долг» (officium), так как этот термин касается собственно души, благорасположенной к другим; термин же «добродетель» применяется к душе, правильно организованной в своей собственной структуре. На первый взгляд этот раздел как будто относится к науке об обществе. Однако при более внимательном' рассмотрении выясняется, что дело обстоит иначе. Дело в том, что речь здесь идет об управлении собой и власти каждого над самим собой, а вовсе не над другими. Ведь как в строительном искусстве сделать и подготовить к строительству косяки, балки и прочие детали здания далеко не то же самое, что приладить и подогнать их друг к другу, как в искусстве механики изготовить и построить орудие или машину далеко не то же самое, что установить, завести ее и пустить в ход, так и учение о взаимоотношениях и взаимосвязях людей в государстве или в обществе отличается от того учения, которое ставит своей целью подготовить и воспитать людей, пригодных для жизни в этом обществе.

Эта часть учения об обязанностях делится в свою очередь еще на два раздела, из которых первый рассматривает общие обязанности человека, второй же посвящен специальным и относительным обязанностям, вытекающим из профессии, призвания, сословия, личности и занимаемого положения. Мы уже сказали выше, что первый из них был достаточно хорошо и тщательно разработан как древними, так и новыми учеными; второй же раздел также разрабатывался, хотя и не систематически, и мы не имеем еще цельного и полного изложения этого учения. Мы, однако, отнюдь не хотим поставить в упрек этому учению разбросанность и несистематичность исследований; более того, мы считаем, что вообще значительно удобнее исследовать этот предмет и писать о нем по частям. Разве можно найти такого прозорливого и столь уверенного в собственных силах человека, который бы смог и решился с достаточным знанием дела и достаточно глубоко разобрать и определить все частные обязанности каждого сословия и состояния? Исследования же, не опирающиеся на практическое знакомство с предметом, а основывающиеся только на общем и чисто схоластическом представлении о нем, в подобных вопросах в большинстве случаев оказываются пустыми и бесполезными. Ведь хотя иной раз и случается, что зрителю, наблюдающему за игрой, удается заметить то, что ускользает от взгляда игрока, и хотя часто повторяют одну пословицу, скорее нагловатую, чем мудрую, о том, как оценивает простой народ действия правителей: «Стоящий в долине прекрасно видит гору», все же прежде всего следует стремиться к тому, чтобы за такого рода исследования брались только очень опытные и очень знающие люди. Кропотливые же произведения писателей чисто умозрительного склада, посвященные практическим проблемам, оцениваются людьми, хорошо знакомыми с практикой, так же, как оценивались Ганнибалом рассуждения Формиона о военном искусстве, которые он называл чепухой и бредом сумасшедшего[423]. И только один недостаток можно заметить у тех, кто пишет книги о предметах, касающихся их непосредственных занятий и профессии, — это то, что они не знают меры в восхвалении и превознесении этих самых своих Спарт[424].

Среди такого рода книг было бы преступлением не упомянуть (с тем чтобы воздать ему должное) о превосходнейшем произведении «Об обязанностях короля», созданном неустанным трудом Вашего Величества[425]. Это сочинение собрало и включило в себя множество сокровищ, как явных, так и скрытых, из области теологии, этики и политики и немалого числа других наук и, на мой взгляд, из всех сочинений, которые мне довелось прочесть, выделяется своей мудростью и солидностью. Нигде не обнаруживает оно ни излишней горячности открытия, ни холодности невнимания, наводящей сопливость; его никогда не захватывает восторженный вихрь, заставляющий нарушить и смешать весь порядок изложения; в нем нет никаких отступлений, преследующих цель включить с помощью каких-нибудь хитроумных экскурсов то, что не имеет никакого отношения к теме; в нем нет и никаких прикрас, которыми иные писатели, больше стремящиеся развлечь читателя, чем должным образом изложить сущность вопроса, разукрашивают свои произведения, делая их похожими на накрашенных и надушенных модниц.