Шрифт:
Закладка:
Казалось бы – собралось больше сотни человек, текст заранее известен и много раз пережит, весь чин определен. Но отец Георгий служил так, что было впечатление, будто это не собрание в большом храме в центре Москвы, а один человек, ушедший в свою комнату, закрывший за собой дверь и один на один беседующий со своим Отцом о чем-то очень личном.
Некоторые фрагменты службы предстоятель произносил почти шепотом, но всегда было слышно каждое слово, потому что в храме было очень тихо. Так же тихо в том месте литургии, когда во время Великого входа священник просит Господа помянуть в Его Царствии «благотворителей и благоукрасителей святаго храма сего», отец Георгий добавлял в чинопоследование «тех, кому трудно, плохо и больно».
Литургия в Покровской церкви в РДКБ. Москва, 1990-е годы
Он вообще имел эту смелость не ограничивать любовь церковными канонами, идя в этом, впрочем, за Тем, Кто не раз нарушал субботу, ритуал – ради человека. И когда добавлял в чин литургии эти слова – о «тех, кому трудно, плохо и больно». И когда согласился без документов (их не смогли найти) отпеть и служить панихиды по моей однокурснице, в депрессии покончившей с собой. Или однажды на Пасху, когда подошедшая к причастию после, наверное, тысячи человек девушка что-то сказала ему, он медленно и чуть виновато произнес «Сейчас!», прошел в алтарь (это был северный придел), вышел оттуда, торжественный и радостный, держа Чашу со святой водой, которую со словами «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!» возлил на ее голову, – а затем, просиявши, причастил ее.
Потом мы узнали, что эта девушка долго готовилась к Крещению, просила о Крещении именно отца Георгия, но он не смог, не успел крестить ее до Пасхи, – и вот, крестил ее тут же, дабы на Пасху «радость ваша была совершенна»[68], дабы не отпугнуть и не потерять ни одну овечку из стада Христова.
Ничто не ранило его больнее, чем запрет причаститься. «Всегда, всегда бегите ко Христу!» – звал он. Он просто не мог понять, как священнослужитель может не пускать ко Христу – к Тому, Кто «пришел не к праведникам, но к грешникам»[69], Кто хочет, чтобы ни один человек не погиб. Отец Георгий не мог понять, как можно посвятить свою жизнь служению Христу – и преграждать путь к Нему, видел в этом попрание евангельского духа[70]. Поэтому, наверное, в знаменитом рассказе о Христе и грешнице, с которого начинается 8-я глава Евангелия от Иоанна, он обращал самое пристальное внимание на тех, кто привел к Иисусу эту женщину и, по закону Моисееву, хотел побить ее камнями, но, натолкнувшись на ответ Иисуса – «Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень!»[71] – тихонько ушел. «Это совершенно удивительный рассказ о том, как в человеке пробуждается человеческое, как благодаря встрече с Иисусом сознание людей, замутненное правилами и требованиями писаных канонов, очищается от этой замутненности. К ним возвращается умение слушать голос своего человеческого сердца, которое может любить, жалеть, стыдиться, которое помогает им осознать, что они не вправе выносить приговор. Этот текст – о людях, которые привели женщину… чтобы совершить над ней праведный, как им казалось, суд на основании закона и которые в течение нескольких минут встречи с Иисусом прозрели»[72].
Мне кажется, это было главным в его служении – пламенный призыв к прорыву от сакрального знания к живой вере, к встрече с Иисусом и благодаря этой встрече к очищению сердца от ненависти – для любви. К тому, чтобы в центре нашей религиозности были не какие-то правила, система взглядов и т. п., а Христос – личный Спаситель каждого из нас.
Он действительно привел ко Христу тысячи людей. На поминках моя соседка, женщина уже немолодая, вспоминала, как в начале девяностых годов ходила с подругой на лекции отца Георгия в Открытый православный университет имени отца Александра Меня и как поражал их этот лектор – своим горением («сейчас улетит»), своим желанием поделиться красотой и богатством христианства, своей открытостью. «В нем было что-то мальчишеское даже. Помню, он как-то сел, свесив ноги со сцены, и воскликнул: “Ну что же вы сидите? Надо же идти в церковь!” И мы с подругой как подпрыгнули – и правда, что ж это мы сидим? Мы узнали тогда, где он служит, разыскали храм Космы и Дамиана в Шубине. И вот, с тех пор мы здесь каждую субботу».
Вспоминаются его советы на исповеди: «Не обижаться. Нет. Не обижать и не обижаться!» А еще: «Надо жить дальше!» (то есть не зацикливаться на каких-то провалах в прошлом). Как он весь светлел, когда каешься не в вечных раздражительности, унынии и проч., а когда попросишь у Бога прощения за недостаток внимания к Нему, за то, что редко приходишь к Нему в тишине и молчании.
И еще – в нем было что-то рыцарственное. Как ни странно, не так уж часто встречаешь в жизни совершенно ровное и естественное отношение к женщине как к равному мужчине созданию Божию (в том смысле, что «нет уже Иудея, ни язычника … нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе»[73]). А у него даже в проповедях и книгах повсюду рассыпаны эти «каждый и каждая»: «Бог зовет каждого и каждую из нас», «Эти строки написаны для каждого и каждой из нас» и проч. – будто он не знал, что в русском языке слово «каждый» может быть отнесено как к мужскому, так и к женскому роду. В этом отражалось также и то, с каким вниманием, уважением он вообще относился к человеческой личности.
Не раз я приводила на литургию, которую он служил, своих подруг-француженок. Те из них, кто знал основные молитвы по-русски, всегда поражались близости православной литургии и католической мессы (впрочем, в мессе восточного обряда число отличий и вовсе невелико). Все они отмечали ту необычайную теплоту, с которой отец Георгий общался с прихожанами. «Mais il est saint, votre pиre Georges!» – не раз
