шагов, и министр Мансин вернулся с лордом Оямадой. Тот выглядел почти так же скверно, как я, растрепанный, в крови и бледный, не считая ожогов от чая на лице, но вошел он, расправив плечи и сжав кулаки, хотя его руки были крепко стянуты в запястьях.

– Где Дзай? – спросил Оямада, когда Мансин подтолкнул его к циновке передо мной.

Я наклонила голову с такой царственностью, что даже матушка гордилась бы мной.

– Император Дзай умер.

Лорд Оямада промолчал, только посмотрел на мою мантию и прическу, а потом в окно на встающее солнце.

– Понятно, – наконец сказал он. – И теперь меня казнят.

– Мы могли бы вас казнить.

Он поднял брови, и в каждой морщинке сквозило презрение.

– Могли бы? – Он носил свою гордость как маску, прикрывая горе, как я прикрывала свое. – Ваша болтовня о союзе и раньше на меня не подействовала, а после убийства моего внука и подавно.

С моего языка пытались сорваться объяснения и оправдания, но я их проглотила. Это была бы слабость, непозволительная для императрицы. Меня научил этому Кин на одном из своих уроков тем вечером в Кое, накануне возвращения Танаки. Урок пятый – никогда не проси прощения. Боги никогда не ошибаются. Хотя сейчас это был не самый важный его урок.

Урок третий: найди, в чем их слабость.

Я думала, что именно этим до сих пор и занималась, но недооценила Оямаду. Я не привыкла к любви со стороны родственников.

– Я хочу почтить Дзая и продолжить править от его имени, – сказала я. – Хочу дать всем понять четко и ясно: он был сыном и наследником императора Кина, а я, его сестра Мико Ц’ай, намереваюсь отомстить за его смерть и смерть его отца, восстановив их империю. Ваша семья займет в ней достойное место.

Лорд Оямада с подозрением посмотрел на меня, плотно сжав губы, чтобы не выплеснуть горе и ярость. Повисла тишина. Горничная суетилась над прической.

– И ваши чувства, – наконец начал он, подавив первый порыв, – не должны выглядеть поверхностными или фальшивыми для любого, кто увидит вас на троне в Мейляне.

– Да, если все поймут, что светлейший Батита действовал незаконно. Тогда, как и сейчас, я вмешалась, лишь чтобы защитить Кисию.

Его губы изогнулись в ухмылке, но хотя я не сомневалась, что он хочет швырнуть мне в лицо все мои промахи, он этого не сделал. Как и не отклонил мое предложение.

– Мы растеряли чувство единства, – сказала я, не дождавшись ответа. – Не только половина севера склонилась перед левантийцами, но и юг раздроблен на фракции. Дзай терял доверие. Кин потерял Бахайна еще до того, как чилтейцы перешли границу. Мы должны быть умнее. Обязаны. Император Кин раскалывал нацию. Моя мать раскалывала нацию. Мой брат… – Слова застряли у меня в горле, и я их проглотила. – Даже Дзай раскалывал нацию. У меня есть шанс быть такой, какими не смогли стать ни Отако, ни Ц’ай, но я – единственный выживший член императорской семьи. И если за моей спиной будут стоять хозяин юга и министр с севера, быть может, генералы и солдаты прислушаются ко мне.

– А то место, которое вы предлагаете мне, предусматривает ли оно, что я буду закован в цепи, когда не пляшу на сцене?

– Нет. Я сказала, что буду чтить своего брата Дзая и его семью. Если вы желаете того же, то я предлагаю вам встать рядом со мной, а не против меня.

Он ухмыльнулся, но снова помедлил с ответом. И пока тянулась пауза, его ухмылка превратилась в гримасу, и он отвернулся, отдавшись своему горю. Оно иссякло так же быстро, как и появилось, и я не могла не отдать ему должное за то, что у него есть сердце.

– Я предпочел бы, чтобы вы никогда не рождались, ваше величество, – наконец произнес он – без злости, как будто говорит о погоде. – Кисия была бы лучше без вашей матери, жаждущей уничтожить императора Кина. И без вас и вашего брата, гнилых потомков изгнанного безумца.

– Вы правы, – сказала я, когда он со вздохом закончил. – Моя мать, несмотря на все ее заверения в любви и чувстве долга, это худшее, что случилось с империей. Но мы не можем изменить то, что уже сделано, можем лишь всеми силами постараться создать нечто лучшее, нечто большее, чем мы сами. Даю слово, лорд Оямада, что я буду править самозабвенно, ради блага Кисии, а не ради собственного блага. Но для этого мне нужна ваша помощь.

Стоящий за его спиной Мансин нахмурился, но не стал прерывать ни мои заверения, ни молчание Оямады. А тот погрузился в раздумья, пожевав губу, и я снова ждала его ответа. Прошло не так много времени с тех пор, как он пытался меня прикончить, а теперь я взывала к его чести, чтобы спасти ему жизнь.

В конце концов он уставился на меня с прищуром.

– Вы назначите меня министром правой руки?

– Да.

– Вы позволите мне разослать всем объявление о восхождении на трон Дзая и о его происхождении? Даже на север?

– Да.

– Вы позволите мне создать более… почетную историю его смерти?

Я вспомнила мертвые, вытаращенные глаза мальчика и заставила себя прошептать:

– Да.

Я предложила ему должность, на которую ставят только доверенных людей, предложила его внуку и семье достойное место в истории, а лорда Оямаду по-прежнему терзали раздумья. Я уже начала подозревать, что он слишком глуп и потребует то, чего я не смогу ему дать, ведь золота и земли у него уже было достаточно, и я затаила дыхание. Наконец он выплеснул последнее требование:

– И вы не выйдете замуж без моего согласия?

Я и не думала о замужестве, и хотя мне хотелось огрызнуться и сказать, что я выйду, за кого пожелаю, я проглотила эти слова. В Кисии всегда были императоры, а не императрицы. И поэтому тот, за кого я выйду замуж, получит больше власти в качестве консорта, чем любая жена императора имела до сих пор, просто потому, что он мужчина. Опасения лорда Оямады были вполне обоснованны.

– Да, – наконец ответила я. – Я хочу, чтобы народ сражался за Кисию. И не поставлю это под угрозу.

Лорд Оямада повернул голову, чтобы взглянуть на стоящего рядом Мансина.

– И при этом дочь вашего министра левой руки будет замужем за левантийским императором? Должен сказать, я удивлен, как безмерно ее величество вам доверяет, Рё.

Меня пробрал холодный пот. Сичи. Сичи, обещанная моему брату. В последний раз я видела ее в купальне к югу от Полей Сами, когда она умоляла меня поделиться информацией. Сичи, которую мы считали погибшей, вышла замуж за человека, объявившего себя императором Гидеоном э’Торином. Светлейший Бахайн – ее дядя. Неужели в тот день в купальне она уже знала? И просила поделиться информацией, потому что мы стояли на пороге пропасти, о которой я и помыслить не могла?

Мучаясь сомнениями, я заставила себя не смотреть на Мансина. Он безупречно служил Кисии и пошел против Батиты ради защиты империи. Если бы я перестала служить Кисии так, как считал нужным Мансин, ополчился бы он и против меня? И мог ли заговор Бахайна проникнуть так глубоко?

– То, что он выдал мою дочь замуж, только дает мне дополнительные причины находиться здесь, – холодно отозвался Мансин. – Я должен ясно показать, что это моя дочь предала империю, а не я. Я сражался с левантийцами. Боролся против них. И выжил.

Оямада ответил лишь легкой улыбкой и наклоном головы, это было больше похоже на издевку, чем на согласие.

– Ухмыляетесь, лорд Оямада? – сказал Мансин. – Но я помню то, что позабыли все южане. Всякий раз, когда мы позволяем кому-либо пересечь границу и забрать наши земли, возникает новый и опасный прецедент. Тот самый прецедент, который использовали чилтейцы, чтобы отхватывать все больше и больше нашей земли каждый год. Если Кисия без борьбы смирится с правлением варваров, захватчики будут приходить снова и снова. Нас сочтут слабыми, готовыми к завоеванию, и наши границы и земли никогда не будут в безопасности. Быть может, здесь для вас это и несущественно, потому что это