Ван Тигр долго сидел, полный скорби, и эта скорбь размягчала его сердце, и он не позволил своим людям грабить город, как обещал. А в то время как он предавался скорби, пришли городские купцы; они просили принять их, и когда он велел впустить их и спросить, чего они желают, они вошли, почтительно кланяясь, умоляя его не допускать грабежа, и взамен предлагали много серебра и говорили, что население в великом страхе. И смягчившись на этот раз, Ван Тигр взял серебро, обещая отдать его своим солдатам вместо добычи, а купцы благодарили его и ушли, восхваляя такое милосердие военачальника.

Но Вану Тигру стоило немалого труда успокоить солдат, пришлось выдать каждому хорошие деньги и заказать для них угощение и вино, прежде чем они перестали угрюмо коситься, и Вану Тигру пришлось обратиться к их преданности и обещать, что он позволит им грабить в другой раз, когда будет война, и тогда только они успокоились и перестали браниться от разочарования. Да, Вану Тигру пришлось дважды посылать к купцам за серебром, и только тогда дело уладилось и люди его удовлетворились.

Тогда Ван Тигр стал опять готовиться к отъезду домой, – он рвался свидеться с сыном, потому что уехал поспешно и не успел придумать для сына занятия на те дни, что он пробыл в отъезде. На этот раз Ван Тигр оставил город под началом человека с заячьей губой до возвращения племянника, а людей Ястреба увел с собой, оставив вместо них самых испытанных и старых солдат, которые пришли вместе с ним. И, осторожности ради, Ван Тигр забрал с собой обе чужеземные пушки, узнав, что Ястреб заказывал городскому кузнецу круглые ядра и запасался порохом, чтобы стрелять из них; теперь Ван Тигр забрал их с собой и больше ему нечего было опасаться, что эти пушки обратятся против него.

Теперь, когда Ван Тигр проезжал снова по улицам города, люди смотрели на него ненавидящими глазами, потому что каждый дом был обложен налогом, чтобы набрать столько денег, сколько нужно было Вану Тигру для раздачи солдатам и для возмещения того, во что обошелся ему этот поход. Но Ван Тигр не хотел замечать этих взглядов и крепился, рассуждая про себя, что эти люди должны были бы заплатить с радостью, так как, если бы он не явился и не освободил их, им пришлось бы еще тяжелее под властью Ястреба и его людей. Ястреб был человек жестокий, и люди для него ничего не значили, а к войнам он привык с самого детства. И правда, Ван Тигр чувствовал, что эти люди к нему несправедливы, – он совершил тяжелый поход, а они даже не поняли, что он их спас, и угрюмо думал про себя:

«Все они неблагодарны, а я чересчур мягок сердцем».

И от таких мыслей сердце его ожесточилось, и он уже не был так добр к простому народу, как бывал прежде. Сердце его замкнулось еще больше, и он не выбрал никого на место Ястреба, говоря себе в унынии, что никому нельзя доверять, кроме родных по крови, и в своем недоверии он возлагал еще больше надежд на возлюбленного своего сына и утешал себя, говоря:

– У меня есть сын, и он один никогда мне не изменит.

Он пришпорил своего коня и поскакал быстрее, спеша свидеться с сыном.

Племянник Вана Тигра дожидался известий о смерти Ястреба и, услышав это известие, радостный и веселый, отправился на несколько дней домой и там рассказывал всем и каждому о том, какой он храбрый и ловкий и как сумел перехитрить Ястреба, хотя Ястреб был хитрый и мудрый воин и по возрасту мог бы быть его отцом. Так он хвастался безумолку, а братья и сестры обступили его и слушали с величайшим восторгом, а мать кричала:

– Еще когда он был сосунком, я знала, что это необыкновенный ребенок, так сильно и жадно бросался он на грудь!

Но Ван Купец сидел и слушал, и скупая улыбка не сходила с его лица, и если он гордился сыном, то не хвалил его, а говорил:

– И все-таки следует помнить о том, что из тридцати шести выходов из затруднений самый лучший – богатство. – И прибавлял:

– Добрая хитрость лучше доброго оружия.

И хитростью своего сына он был больше всего доволен.

Но когда Рябой отправился к дяде во двор, на поклон к Вану Помещику и его жене, и рассказал там свою удалую повесть, Ван Помещик ощутил странную зависть. Он завидовал племяннику, думая об умершем сыне и двух младших сыновьях, которыми любовался, потому что они смотрели знатными господами и держались как знатные господа, но, любуясь, смутно подозревал все же, что с ними что-то неладно. И потому, хотя он достаточно вежливо слушал рассказ рябого племянника, все же он слушал его одним ухом, и в то время как юноша с увлечением говорил, старик все время прерывал его, требуя то чаю, то трубку, то весенний халат на легком меху, потому что он зяб после захода солнца. А госпожа, поклонившись племяннику самым легким кивком, какой допускали приличия, взяла какую-то вышивку и притворилась, что очень ею занята, подбирая то один, то другой шелк к узору, громко зевала и часто спрашивала мужа то о каком-нибудь домашнем деле, то об арендаторах тех участков, какие у них еще оставались. Наконец юноша понял, что наскучил ей, перестал рассказывать и ушел, несколько растерявшись. И не успел он отойти несколько шагов, как услышал голос госпожи:

– Я рада, что ни один из наших сыновей не пошел в солдаты! У них такая низменная жизнь, и от нее молодые люди становятся грубыми и простоватыми.

И Ван Помещик отвечал добродушно:

– Да, да, это верно. А я, пожалуй, пойду ненадолго в чайный дом.

Юноша не мог знать, что оба они думали о своем покойном сыне, и сердце его ныло, когда он шел к воротам. Но у ворот стояла вторая жена Вана Помещика со своим последним ребенком на руках. Она тоже слышала рассказ молодого человека и вышла из комнаты раньше его и теперь сказала ему ласково:

– А по-моему, ты рассказывал очень хорошо, как подобает храбрецу.

И молодой человек вернулся домой утешенный.

Тридцать дней оставался дома рябой племянник Вана Тигра, потому что мать воспользовалась этим случаем, чтобы женить сына на его невесте, девушке, которую она выбрала для него несколько лет тому назад. Девушка эта была дочь соседа-ткача, но не бедного и простого ткача, который