всего ему был тот радостный огонек, которым загорались глаза его сына, и улыбка, которой он встречал сестру. Она одна могла развеселить его, заставить бегать и играть во дворе.

Тогда Ван Тигр понял, что в сердце его нет места ни для кого, кроме сына, нет места и для дочери, и то слабое чувство, которое он питал к ней, когда она была малюткой, теперь пропало, потому что она выросла в стройную девочку, обещавшую скоро стать женщиной, и он радовался, что мать собирается отослать ее в школу, дал серебра охотно и не скупясь, и вовсе не жалел о нем, потому что сын принадлежал теперь ему безраздельно.

И прежде чем сын его мог снова почувствовать одиночество, он поспешил наполнить до краев его жизнь многими обязанностями и сказал ему:

– Сын, мы с тобой мужчины, не ходи больше во дворы к матери, – разве только в такое время, когда следует оказывать ей почет, потому что это очень легкий и скользкий путь – тратить зря свою жизнь, проводя ее с женщинами, даже с матерью и сестрой: ведь они все-таки женщины и все-таки невежественны и неразумны. Мне хотелось бы, чтобы ты научился всем премудростям военного дела, и старым, и новым. Мои верные люди научат тебя всему, что нужно знать из старых способов войны: Мясник – орудовать кулаком и ногами, а тот, с заячьей губой, – владеть мечом и пикой. Для новых способов, о которых я только слышал, а видеть – не видал, у тебя будет новый учитель. Я послал за ним на побережье, он учился воевать в чужих странах, и ему известны все способы войны и всякого рода чужеземное оружие. Прежде всего он будет учить тебя, а если у него останется время, пусть обучает наше войско.

Мальчик ничего не ответил и встал, как вставал всегда, если отец заговаривал с ним, и выслушал речь отца в полном молчании. И Ван Тигр, с нежностью глядя в лицо мальчика, не видел никаких следов того, что он чувствовал: он подождал еще немного, и когда мальчик заговорил только для того, чтобы сказать: «Могу я уйти, если такова твоя воля?» – Ван Тигр кивнул головой со вздохом, сам не зная, почему он вздыхает, и даже не замечая этого.

Так Ван Тигр учил и наставлял своего сына и следил за тем, чтобы каждый час его жизни, не считая еды и спанья, был заполнен учением или каким-нибудь другим делом. Он заставлял мальчика вставать рано и упражняться в военных приемах с верными людьми, а кончив с этим и позавтракав, он проводил все утро за книгами, потом обедал, а после обеда приходил к нему новый учитель и обучал его всевозможным наукам.

Новый учитель был молодой человек, каких Вану Тигру прежде не доводилось видеть. Он носил военную форму, какую носят на Западе, и очки на носу, был очень прям и ловок в движениях. Он ловко бегал, прыгал и фехтовал и умел обращаться со всякого рода чужеземным оружием. Одно он брал в руки и бросал, и оно взрывалось выбрасывая огонь, из другого стрелял, как из ружья, положив руку на курок, было много и разного другого оружия. А Ван Тигр сидел тут же, когда сын его обучался всем этим премудростям, и хотя ни за что в этом не признался бы, выучился многому, чего не знал и о чем даже не слыхивал прежде, и понял, что ему нечего так гордиться двумя старыми чужеземными пушками, единственными пушками, какие у него были. Да, он понял, что даже о войне знает очень мало, а многого ему просто во сне не снилось, и теперь он часто просиживал далеко за полночь, беседуя с новым учителем сына, и узнал, какие есть хитрые способы убивать: смерть из воздуха, которая падает на людей сверху, и смерть, которая таится в пучине моря и всплывает, чтобы убить, и смерть, которая может пролететь гораздо дальше, чем хватает человеческий глаз, и там упасть и поразить врага. Ван Тигр слушал в величайшем изумлении, а потом сказал:

– Я вижу, что люди в чужих странах очень искусно умеют убивать, а я этого и не знал.

Потом он начал обдумывать все это и как-то сказал учителю:

– У меня во владении богатые, плодородные земли, настоящий голод бывает здесь не чаще, чем через десять или пятнадцать лет, и мне удалось собрать немного серебра. Теперь я понимаю, что напрасно был так доволен своими людьми, и если сын мой выучится всем этим новым способам войны, то и войско его тоже должно быть этому обучено. Я куплю эти машины, которые применяют теперь на войне в чужих странах, а ты обучишь моих людей и сформируешь армию, которая годилась бы для моего сына, когда он примет ее.

Молодой человек улыбнулся быстрой и ослепительной улыбкой и, охотно на это соглашаясь, сказал:

– Я пробовал учить ваших людей, но это не знающий порядка сброд, который любит только есть и пить, – такова неучтивая правда. Если вы купите новые машины и назначите часы для маршировки и учения, я посмотрю, можно ли с ними что-нибудь сделать.

Ван Тигр втайне был недоволен такой неучтивой правдой, потому что много дней своей жизни потратил на обучение солдат, и сказал холодно:

– Ты должен сначала обучить моего сына.

– Я буду учить его до пятнадцати лет, – ответил молодой учитель, – а потом, если мне позволено будет советовать такой высокой особе, его следовало бы послать в военную школу на Юге.

– Как, разве войне можно обучиться в школах? – спросил Ван Тигр в изумлении.

– Есть такая школа, – ответил молодой учитель, – и те, кто выходят из нее, становятся военачальниками в государственной армии.

Но Ван Тигр выпрямился и надменно сказал:

– Моему сыну нет нужды искать места в государственной армии, у него свое войско. – И помолчав немного, прибавил: – Кроме того, сомневаюсь, чтобы на Юге было что-нибудь хорошее. В молодости я сам служил под началом южного генерала, и это был человек ленивый и распутный, а солдаты его – просто какие-то обезьянки.

Учитель, видя, что Ван Тигр недоволен, откланялся, улыбаясь, а Ван Тигр остался сидеть и думать о сыне, и ему казалось, что он без сомнения сделал для сына все, что только можно было сделать. И стараясь припомнить свою молодость, он с тоской рылся в памяти и вспомнил наконец, что когда-то ему хотелось иметь свою лошадь. На следующий же день он купил маленькую черную лошадку для сына, добрую, выносливую лошадку из монгольских степей,