что не разрешат. А они разрешили. И даже денег не стали требовать. Много… хватило. Вот… с Генрихом все стало проще. Он почти всю ферму на себя взял. Я вот на кухне… и торговать стала. И то в последний год, когда совсем заболел. И Васька… рад был. Кажется, он надеялся, что мы поженимся.

- А вы? – неприлично лезть к женщине с такими вопросами.

Но… ситуация не та, чтобы приличий держаться.

Вдох. И признание.

- А я… я… нет, - она мотнула головой. – Не могу… не хочу… и не могу. Просто не могу! Как… подумаю, так голова болит. Раскалывается просто.

Анна сдавила эту голову с какой-то ненавистью.

- Он смотрит… и я понимаю, что он много сделал… очень много, но голова так болит! И я лучше одна вот… буду одна… я говорила, что мог бы уйти. Выбрать… мужчин мало, и многие женщины были бы не против. Время прошло… многое… забылось… мне в спину грязь не кидают. А ему и вовсе… рады… мог бы и молодую… и всякую. Документы всегда переоформить можно. И вообще…

- Он не согласился?

- Сказал, что я слишком много думаю. Он давно уже сделал выбор. Он… упертый очень. И мне кажется, что он считает нас семьей. А мы так… мы не помогаем. Совсем…

И это её тоже мучило.

Разговор прервался, потому что дорога, к слову не самая удобная, разбитая, будто ездили по ней много и часто, выбралась из леса.

- Почти уже… это Генрих расчистил, к слову, - Анна убрала руки от головы. – Прошло… оно всегда так. Если о прошлом думать, то… начинает болеть. Я стараюсь и не думать. И самой легче, и смысла особо нет. Ничего ж не изменится?

Это она спросила с надеждой.

А я… мне не сложно подтвердить. Я ведь и сама знаю, что ничего не изменится. Там, в прошлом. Оно вообще на редкость постоянно.

- Забор надо бы поставить, хотя тут никто и не… Генрих предложил мясных бычков завести. Но тут их не продают, той, правильной породы. И в Городне тоже. В Менск ехать надобно, в газете объявление было о продаже, но написать могут всякого, а потому надо ехать и проверять, чтоб и вправду порода…

Поле.

Лес и вправду валили недавно. И из земли торчали еще низкие желтоватые пни, с которых сочилась живица. Корни их цеплялись за землю. То тут, то там высились кучи из лапника и тонких молоденьких деревец, хлыстовин лещины и прочих кустарников. Мох изрезали следы.

Там, у края, пару пней уже вывернули, выдернули, повалив на бок. Виднелась и колода с воткнутым в нее топором. По самую рукоять вошел.

- Раньше тут рожь сеяли. Или овес. Пшеница у нас не очень, хотя с отцовой помощью и её можно было… а потом земля вот… заросла.

Судя по виду, зарастала она куда дольше десяти лет.

Поле выглядело большим.

Слишком большим, чтобы с ним мог справиться один человек.

- Это потому что отец её кормил… силы лил. Долго… и вот теперь… Генрих сказал, что если в нее грабли кинуть, то они прорастут. Вот деревья и вымахали. Жаль, что я без дара… с даром было бы проще.

Анна подняла руку к носу.

- Извините. Мутит что-то… в последнее время бывает. Запах гари… такой вот… не знаю, едкий, что ли. И главное, то появляется, то исчезает.

Я потянула носом.

Нет, гарью не пахло. Бензином, пожалуй, железом.

Кровью слегка, но этот запах был привычным, почти родным запахом Анны. И… я сделала более глубокий вдох. И еще один.

- Дай, - я протянула руку, и Анна молча вложила свою.

Ладонь у нее по-детски маленькая. И не скажешь, что такой ручкой можно топор удержать. А ведь у нее получалось удерживать. И орудовать. Кожа сухая, в мелких ссадинах и трещинах, в старых мозолях. У меня самой такие же руки.

Только от этих пахнет дымом и кровью, мясом, травами.

И еще…

- Беременна? – поинтересовалась я, уж больно характерной была эта нота.

- Я? – Анна вздрогнула и уставилась на меня. – Нет… невозможно.

Да.

И Девочка, шевельнувшись, поднялась, пристроила голову на колени Анны.

- Она не укусит.

- Я не боюсь… я собаку хотела завести, но у нас не приживаются… - Анна осторожно коснулась покатого лба. И Девочка шевельнула хвостом. – Она… на меня похожа.

Да?

- Мы обе неправильные. Такие, которых люди боятся. И ненавидят. Ты же сама такая же. И понимаешь, о чем я…

Понимаю.

Как и то, что Девочка подтвердила мою догадку. Осталось понять, озвучивать ли её Анне… или… головная боль… и приступы эти.

Уверенность её.

И даже отторжение, которое она испытывает к человеку, который так много для них сделал. Может, я знаю не так и много, но тут слишком уж все хорошо складывается. Одно к одному.

- Почти уже… там, видишь?

Дорога стекала вниз с холма. И видны были поля, уже возделанные и даже зеленые, нарядные. Загоны. Свиньи в загонах… сколько их здесь? Много. В том и дело, что очень много.

И она вправду считает, что с этим богатством управляется Генрих? И Васька?

Или…

Она считает так, как ей велено.

Чтоб тебя…

- Это все за последние лет пять поставили, раньше было хуже… а теперь вот… - Анна даже привстала. – Были бы люди, я бы цех открыла… колбасы можно и дальше Бешицка возить. Еще ветчину делать. И много чего… Генрих столько рецептов знает из мяса!

Не сомневаюсь.

Я кивнула и поинтересовалась:

- Свиней ты как режешь? Здоровые же…

- Раньше Генрих занимался. У него рука хорошая. Один удар и все… еще он что-то свиньям подмешивал, они тихие становились. Васька тоже помогал… а я вот… разделывать могу. Колбасы делать тоже… кишки чистить.

Я вспомнила и вздрогнула.

Самая нудная, грязная и мерзкая работа. И пусть случалось мне помогать всего пару раз, но… ну его.

- А как слабеть стал, так и… Васька часто в городе, да и не справляется один. Сделал такую вот штуку, которая током. Раз и все, свинья отключается, он её на крюке поднимает, есть у нас такой, и вскрывает жилы.

И кровь вытекает.

- Генрих говорит, что ей совсем не больно. Что она будто засыпает и все… хотя… каждый раз приходится… я ухожу. Не могу смотреть на это