двое в апартаментах, можно сказать, взаперти да под присмотром охраны. К тому же Элиза, по-моему, обладает хладнокровием, которому нам всем у нее еще учиться и учиться! Ей-то уж точно не до интрижек с молодыми неоперившимися студентами! И актриса она, как я успел заметить, хорошая: захочет – и суд навзрыд рыдать будет!..

После завтрака Элиза ушла к себе собираться. Я помог Андрею одеться к выходу, а примерно через полчаса мы оба узрели, насколько Елизавета Львовна Лангер отличается от Элизы! Если юный Данилевский и впрямь очарован этой особой, то он, прямо скажу, должен десять тысяч раз подумать о том, возможно ли близко иметь дело с женщиной-хамелеоном, готовой вжиться в любой характер, вписаться в любую обстановку, поместиться в любую оправу и в любое окружение…

Итак, перед нами, держа в руках небольшой аккуратный ридикюль, стояла, потупившись, идеально причесанная светловолосая молодая дама в коричневом строгом закрытом платье, бурнусе – короткой накидке с рукавами – и шляпке. Я никогда не назвал бы ее ни актрисой, ни дочерью сельского врача или учителя. На лице – ни крупинки пудры, ни одного украшения – на руках… Даже пять минут назад она была совсем другой, и я теперь не мог понять, где же таки настоящая Элиза: в той растерянной девушке в домашнем платье и с чашкой кофе в руках, той великолепной рыжеволосой бестии в изумрудном открытом платье с турнюром, или здесь и сейчас, в этом воплощении женской строгой скромности и целомудрия. Я искоса взглянул на молодого Данилевского, и мне отчего-то стало его немного жаль.

Поймав извозчика, мы приехали в суд как раз вовремя.

В зале на своих местах уже сидели Надежда Кирилловна и Аглая, которая старательно изображала, что меня и вовсе не замечает. Конечно, был здесь и Конев: он помахал нам издали, но тут же исчез из виду в окружавшей его толпе суетливых репортеров. Да и прочего народу сегодня в суде было особенно много.

Усевшись в первом ряду, я обернулся к дверям и увидел, как князь, вошедший в эту секунду в зал, уставился на профиль Элизы, расположившейся на пару с Андреем чуть позади меня. Поймав сперва мой взгляд, а затем – и взгляд князя, она ответила Кобрину вызывающей улыбкой и отвернулась.

Не успели мы занять наши места, как появились присяжные заседатели.

Все притихли.

Из дверей показался Конев. Он торопливо прошел к нашей скамье и сел рядом со мной. Вид у него был очень взволнованный.

– Что случилось? – шепнул я ему. – На вас лица нет…

– Огибалов не будет давать показания, – бросил мне адвокат.

– Как так? Он по-прежнему строит из себя сумасшедшего?

– Нет, он больше ничего не строит. Он умер сегодня ночью в своей камере…

Я было обернулся к Элизе, но в этот момент в зале появился судья.

Расположившись за своим тяжелым столом, он заглянул в поднесенный ему помощником документ и произнес:

– В связи с тем, что Стратон Огибалов, свидетель со стороны истца, прошедшей ночью непредвиденно и скоропостижно скончался в городской тюрьме, прочие свидетели будут допрошены в следующем порядке…

Я услышал глухой звук падающего тела.

Зал ахнул.

Я вскочил.

Элиза, сидевшая до того на краю скамьи, теперь без чувств лежала на деревянном полу в проходе между рядами. Упав, она рассекла себе бровь, и по ее лицу, сейчас мертвенно бледному, текла струйка крови.

Вокруг сразу же собралась толпа, и мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы протиснуться сквозь нее к Элизе. Андрей, который сидел рядом и должен был выступать перед актрисой, теперь в этом людском водовороте пытался привести ее в чувство. Кто-то из толпы передал мне флакон с нюхательной солью, и я, вынув из его горлышка пробку, поднес сосуд к носу Элизы.

От резкого запаха нашатырного спирта, сразу разлившегося по залу суда, девушка дернулась, застонала и, придя в себя, помутившимся взглядом обвела глазевших на нее людей.

Данилевский зашептал Элизе что-то на ухо. Она посмотрела на него, потом повернулась ко мне и, опершись на ладонь, попыталась сесть.

– Со мной все хорошо, – проговорила она, когда Данилевский переданным мною платком попытался стереть кровь с лица девушки, – только помогите мне встать!..

Мы со студентом подняли Элизу и усадили ее на скамью. Секретарь поднес ей воды.

– Сударыня, – обратился к актрисе судья, когда ему разъяснили причину конфузного происшествия, – если вы не в силах давать сегодня показания в связи с потрясением вестью о кончине вашего мужа, то суд готов перенести заседание.

Элиза секунду-другую помедлила.

– Благодарю вас, ваша честь, – ответила она, – но я не хочу отвечать позднее. Дайте мне четверть часа, и я буду готова.

Теперь первым должен был выступать эксперт-графолог – сухопарый, высокий, лысый и гладко выбритый господин с острыми чертами желтоватого лица и с пенсне на тонком носу. Представ перед судьей и присяжными, он, по сути, повторил выводы, внесенные ранее в заключение, приобщенное теперь к делу.

– Полагаете ли вы, что подписи на завещании и других предъявленных вам документах сделаны одним человеком? – спросил графолога Конев.

– Нет, – ответил тот. – Почерки весьма похожи, но есть различия, которые наводят на мысль о том, что подписи сделаны разными людьми.

– Какие же факты подтверждают ваши слова?

– Во-первых, – эксперт довольно улыбнулся и потер тонкие пальцы, – характер нажима острием пера на бумагу. На предъявленных истцом деловых документах подпись всегда ставилась очень уверенно, твердо, размашисто и с сильным нажимом. В завещании же нажим поверхностный и слабый. Во-вторых, сами буквы на деловых документах крупнее – заведомый почерк Савельева отличается заметно большим размером букв. В завещании же этого не прослеживается.

– Что же еще? – спросил Конев.

По просьбе эксперта пара помощников вынесла к свидетельскому месту небольшую черную классную доску на раздвижной лакированной подставке.

– Также, – графолог взял в руки кусок мела и, заглядывая в лист, который он держал в левой руке, правой принялся черкать мелом по доске, – серьезное сомнение вызывает начертание буквы «веди» в подписи «Савельев», скрепляющей завещание: она написана сверху вниз. В других же бумагах эта литера всегда изображалась купцом снизу вверх.

– О чем же сие вам говорит?

– Сие говорит нам о том, – эксперт отложил мел и повернулся к адвокату, – что подпись в оглашенном завещании написана не твердой рукой, а с плохим подражанием нарисована под руку Савельева, да к тому же невнимательно: она отличается от его заведомой, несомненной росписи в прочих документах не только внешне, но по своему содержанию…

– Вы подразумеваете исправное перечисление завещателем собственных званий и состояний, а также разные приемы, которыми выполнены две