Шрифт:
Закладка:
Они прошли около мили, пока причина этого ощущения не всплыла из глубин его подсознания. Ему хотелось бы остаться сегодня в Клюне, чтобы прочесть утреннюю газету, как только она придет.
Ему хотелось узнать о Б-Семь.
Сознательная часть его мозга отодвинула Б-Семь назад вместе с воспоминаниями о неприятной поездке и собственном унижении. С той самой минуты, как он свалился в постель по приезде почти двадцать четыре часа назад, и до настоящего момента Грант не вспоминал о Б-Семь. Однако похоже на то, что Б-Семь все еще был с ним.
– Когда теперь утренняя газета приходит в Клюн? – спросил Грант Пэта, который, следуя правилам идеального поведения, все еще молча шел сзади.
– Если это Джонни, то в двенадцать, а если Кенни, то частенько не раньше часа. – И добавил, как будто обрадовавшись возможности беседой нарушить однообразие их продвижения: – Кенни останавливается выпить чашечку в Далморе, восточнее дороги. Он бегает за Кирсти Мак-Фадьян.
Грант подумал, что мир, где новости о бурной жизни страны ждут, пока Кенни получит свою чашку чая от Мак-Фадьяновой Кирсти, очень славный мир. Во дни до изобретения радио он, наверно, находился у самых-самых границ рая.
Вот что охраняет дорогу в рай…
Звери заговорившие,
Реки застывшие,
Шевелящиеся скал куски,
Поющие пески…
Что это такое? Пригрезившаяся страна?
Здесь, на природе, в нетронутом цивилизацией краю, эти слова приобретали оттенок, каким-то образом уменьшающий их странность. В такое утро вполне можно поверить, что есть места на этой планете, где камни могут шевелиться. Разве нет мест, хорошо известных мест, даже здесь, в Шотландии, где при ясном солнечном свете в летний день человека вдруг охватывало чувство, будто за ним следят невидимые наблюдатели, да так охватывало, что на него нападал беспредельный ужас и он в панике убегал оттуда? Да, да, и к тому же без предварительных бесед на Уимпол-стрит. В «древних» местах все возможно. Даже заговорившие звери.
Откуда пришли к Б-Семь мысли о чудесах?
Они протащили легкую лодочку по деревянным сходням, Грант спустил ее на воду и направил носом по ветру. Погода была абсолютно ясной, однако ощущавшееся в воздухе легкое дуновение могло превратиться в бриз, достаточно сильный, чтобы вода покрылась рябью. Глядя, как Пэт собирает удилище и привязывает блесну к леске, Грант подумал, что если Бог не благословил его сыном, маленький рыжеволосый кузен может неплохо заменить его.
– Ты когда-нибудь вручал букет, Алан? – спросил Пэт, возясь с блесной. Он произнес «буки».
– Не могу припомнить, кажется, нет, – осторожно ответил Грант. – А что?
– Они пристают ко мне, чтобы я вручил буки виконтессе, которая придет открывать Далмор-холл.
– Холл?
– Тот сарай у перекрестка, – с горечью произнес Пэт. Он помолчал минуту, явно распаляя себя. – Это жутко девчоночье дело – вручать буки.
Грант, связанный долгом перед отсутствующей Лорой, попытался что-нибудь придумать.
– Это большая честь, – объявил он.
– Тогда пусть Малышка и имеет эту честь.
– Она еще мала для такого ответственного дела.
– Ну, если она еще мала, то я слишком большой для таких штучек. Так что им придется найти для этого другую семью. И вообще, все это липа. Холл открыт уже несколько месяцев.
На эту разочарованную констатацию притворства взрослых Гранту нечего было возразить. Они рыбачили, сидя спиной друг к другу, исполненные чувства истинной мужской дружбы. Грант закидывал свою удочку с ленивым безразличием, Пэт – со свойственным ему неистребимым оптимизмом. К полудню их лодочка придрейфовала обратно к мысу, и они направили ее к берегу, чтобы в небольшом сарайчике вскипятить на спиртовке чай. Подгребая веслами последние несколько ярдов, Грант заметил, что взгляд Пэта устремлен на что-то на берегу, и повернулся посмотреть, что могло вызвать у мальчика такое явное отвращение. Увидев приближающуюся фигуру – вихляющая походка и дурацки-величественный вид, – он спросил, кто это.
– Крошка Арчи, – ответил Пэт.
Крошка Арчи размахивал пастушьим посохом, который, как потом заметил Томми, ни один пастух не согласился бы взять в руки; на нем был килт, какой не надел бы ни один живой горец. Посох возвышался у него над головой почти на два фута, а килт волочился, свисая сзади с несуществующих бедер, как дамская нижняя юбка. Однако было ясно видно, что их обладатель считает, что все в порядке. Тартан его несчастной юбочки при ходьбе скрипел, волочась по вереску, и этот звук был похож на крик павлина, хриплый и странный. Маленькая головка, похожая на голову угря, была увенчана бледно-голубым балморалем[60] с клетчатой лентой, причем он был сдвинут набок так отчаянно, что лента, свисая, закрывала правое ухо владельца балмораля. На той его стороне, что торчала вверх, под ленту был засунут пучок каких-то растений. На тоненьких, как булавочки, ножках были ярко-синие носки, связанные из такой мохнатой шерсти, что производили впечатление какого-то болезненного нароста. Грубые башмаки крепились перекрещивающимися вокруг тощих икр подвязками такой яркой расцветки, какие не снились даже Мальволио[61].
– Что он тут делает? – спросил пораженный Грант.
– Он живет в гостинице в Моймуре.
– A-а. А чем он занимается?
– Он революционер.
– Правда? И вы с ним собираетесь устраивать одну и ту же революцию?
– He-а, – ответил Пэт с крайним презрением. – Ну, не знаю, может, он и подсунул мне эту идею, но на таких никто никогда не станет обращать внимание. Он пишет стихи.
– Я так понимаю, что он – единожды рожденный.
– Он-то! Он вообще нерожденный, знаешь. Он – яйцо!
Грант решил, что слово, которое искал Пэт, было «амеба», но что так далеко его знания не распространялись. Самой низшей формой жизни, какую знал Пэт, было яйцо.
«Яйцо» весело двигалось в их сторону по каменистому берегу, размахивая подолом своего жалкого килта с явным хвастовством, которое никак не подходило к его ковылянию по камням. Грант почему-то вдруг решил, что у Арчи мозоли. Мозоли на тонких розоватых, легко потеющих ногах. Ноги, о которых постоянно пишут в медицинских колонках газет («Мыть каждый день обязательно и хорошенько вытирать, особенно между пальцами. Тщательно припудрить тальком и каждое утро надевать чистые носки»).
– Cia mar tha
