За завтраком он спросил у Томми, можно ли ему взять машину, чтобы съездить в Скоон отправить важное письмо, и Лора предложила отвезти его. Как только кончили завтракать, Грант вернулся к себе в комнату и сочинил письмо, которым в конце концов остался доволен. Он ввел рассказ о Б-Семь в текст письма так незаметно, что он выглядел как умело поставленная заплатка, подходящая к ткани одежды. Он не мог так быстро, как хотелось бы, перестать думать о работе, потому что первое, с чем он столкнулся в конце поездки, было мертвое тело. Это тело отчаянно тряс крайне раздраженный проводник, который решил, что человек просто заспался. Вообще-то, слава богу, все это никак его, Гранта, не касалось. Его участие заключалось единственно в том, что он совершенно неумышленно похитил из купе газету. Он обнаружил ее среди своих газет, когда завтракал. Это был «Сигнал», и он вообще посчитал бы ее своей, если бы на полях кто-то не нацарапал карандашом набросок стихов. Стихи были написаны по-английски и английским почерком, и вообще-то, вовсе не обязательно, что их написал умерший. Он, Грант, узнал, что расследование будет проводиться в Лондоне. Если Брюс считает, что это может иметь какое-нибудь значение, он может передать указанную маленькую информацию тому, кто будет этим заниматься.

Спустившись, Грант обнаружил, что мирная атмосфера, царившая в субботу, разлетелась, разбитая вдребезги. Дом сотрясался, охваченный войной и бунтом. Пэт узнал, что кто-то едет в Скоон (который в его глазах, глазах деревенского жителя, представлялся даже в воскресные дни столицей с восхитительным набором развлечений), и тоже захотел ехать. А его мать настаивала, что он, как обычно, пойдет в воскресную школу.

– Ты бы радовался, что тебя подбросят, – говорила она, – а не ворчал и не заявлял, что не хочешь идти.

Грант подумал, что «ворчать» совершенно неадекватное слово для описания той вспышки протеста, которой, как факел, пылал Пэт. Мальчик просто дрожал, как остановившаяся машина с невыключенным двигателем.

– Если бы нам не надо было в Скоон, тебе пришлось бы идти в церковь пешком, как всегда, – напомнила Пэту Лора.

– Уф, а кто против – идти пешком! Мы с Дугги очень здорово беседуем, пока идем. – Дугги был сыном пастуха. – Пустая трата времени эта воскресная школа, вот что, а я мог бы поехать с вами в Скоон! Это нечестно.

– Пэт, я не разрешаю тебе говорить о воскресной школе как о трате времени.

– А тебе вообще будет некому разрешать, если ты не будешь поосторожнее. Я умру от упадка сил.

– И что приведет к этому?

– Недостаток свежего воздуха.

Она расхохоталась. «Пэт, ты просто чудо!» Однако смеяться над Пэтом не позволялось никому. Он относился к себе так серьезно, как это делают животные.

– Ладно, смейся! – заявил он горько. – Будешь по воскресеньям ходить в церковь и класть венок на мою могилу, вот что ты будешь делать по воскресеньям, а не ездить в Скоон.

– И не надейся на такое сумасбродство. Несколько диких ромашек время от времени, когда буду проходить мимо, вот и все, что ты будешь получать от меня. Иди возьми свой шарф, он тебе понадобится.

– Шарф! В марте!

– Еще холодно. Возьми шарф. Он поможет тебе избежать упадка сил.

– Очень ты беспокоишься о моем упадке сил; ты и твои ромашки. Гранты всегда были скаредами. Несчастные жмоты. Я очень рад, что я Рэнкин, и я очень рад, что мне не надо носить этот ужасный красный тартан…

Зеленый рваный килт Пэта был цвета рода Макинтайр, который лучше шел к его рыжим волосам, чем алый цвет Грантов. Этот тартан когда-то соткала мать Томми, и она, как настоящая Макинтайр, была рада видеть своего внука, как она говорила, в цивилизованном платье.

Пэт протопал к машине, забрался на заднее сиденье и сидел там, еле сдерживая клокочущий гнев, а презренный шарф, смятый в бесформенный комок, был запихнут в самый дальний угол сиденья.

– Язычникам не надо ходить в церковь, – заявил Пэт, когда они покатились по посыпанной песком дорожке к воротам и мелкие камешки полетели у них из-под колес.

– А кто здесь язычник? – спросила мать, внимание которой было сосредоточено на дороге.

– Я. Я магометанин.

– Тем более тебе необходимо ходить в христианскую церковь и принять крещение. Открой ворота, Пэт.

– Я не хочу принимать крещение. Мне и так хорошо.

Он подержал ворота, пока они проехали, и потом снова закрыл их.

– Я не признаю Библию, – объявил он, залезая обратно в машину.

– Тогда ты не можешь быть настоящим магометанином.

– С чего это?

– У них тоже есть своя Библия.

– Спорю, у них нет Давида!

– Тебе не нравится Давид?

– Несчастный размазня, плясал и пел, как девчонка! В Ветхом Завете нет ни одной души, с кем бы я пошел на овечий рынок!

Пэт сидел на середине заднего сиденья выпрямившись, слишком переполненный мятежным духом, чтобы быть в состоянии расслабиться, с отсутствующим видом широко открытыми глазами уставившись вперед, на дорогу, весь во власти еще не прошедшего гнева. А ведь он мог бы забиться в угол и всхлипывать, подумалось Гранту. Он был рад, что его маленький кузен являл собой мощное бушующее пламя негодования, а не был свернувшимся в клубок комочком, исполненным жалости к самому себе.

Оскорбленный язычник вылез у церкви, по-прежнему прямой и несгибаемый, и, не оглянувшись, направился к группе детей, собравшихся у боковой двери.

– Теперь, когда он там, он будет вести себя как следует? – спросил Грант, когда Лора снова тронулась с места.

– О да. Знаешь, в действительности ему там нравится. И конечно, там Дуглас – его Ионатан. День, когда Пэт хоть словом не перемолвится с Дугги, – потерянный день. Он вовсе не надеялся, что я разрешу ему ехать вместо школы в Скоон. Это просто была попытка.

– Весьма эффектная попытка.

– Да. В Пэте есть много актерского.

Мысли о Пэте вертелись в голове Гранта еще целых две мили. А потом внезапно оставленное ими свободное место заполнило осознание того, что он в машине. Что он заперт в машине. И в одно мгновение он перестал быть взрослым человеком, терпеливо и с улыбкой наблюдающим неразумные выходки ребенка, и превратился в ребенка, который, захлебываясь от ужаса, видит, как на него надвигаются злые великаны.

Грант полностью опустил стекло со своей стороны.

– Скажи, если почувствуешь, что слишком сильно дует, – проговорил он.

– Ты слишком долго пробыл в Лондоне, – ответила Лора.

– Как это?

– Только люди, живущие в городе, тянутся к свежему воздуху. Деревенские жители любят, чтобы иногда хорошенький выхлоп сменил всегдашний чистый воздух.

– Я закрою, если хочешь, – произнес он, хотя слова с трудом сходили с его одеревеневшего языка.

– Нет, нет, что ты, не надо, –