моих действиях, клонящихся к возмущению крепостных людей, он считает долгом донести высшему начальству. Ч-в поехал в Рязань с жалобою на меня к губернскому предводителю дворянства Ник[олаю] Николаевичу] Реткину, который нашёл моё действие несогласным с настоящими дворянскими чувствами и понятиями. Я же, с своей стороны, довёл до сведения губернатора о действиях Ч., который и был им вызван и получил нужные внушения. Таким образом, дисциплинарная деятельность Ч. была несколько сокращена».

Замечательно, что на следующих выборах Кошелёва забаллотировали двумя третями голосов: «Съехались… чуть-чуть не все дворяне, имевшие право голоса. Приехали даже такие дворяне, которые, хотя не могли действовать шаром, но тем усерднее всюду рассказывали о моих недворянских стремлениях и действиях. Губернский предводитель Н. Н. Реткин громко и везде осуждал мои действия. „Не таким, — говорил он, — должен быть предводитель дворянства: если я увижу, что мой брат дворянин зарезал человека, то и тут пойду под присягу, что ничего о том не знаю“… Выбрали в предводители старика Штурма, который во всё трёхлетие ничего не делал. При нём случилось, между прочим, следующее. Поселился в с. Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе и девушку, и её родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель не вышел из своего олимпийского спокойствия; и дело сошло с рук преблагополучно».

Таким образом, пресечение барских беззаконий в значительной степени зависело от позиции дворянских предводителей — а таких, как Кошелёв, было меньшинство. Попавшихся извергов карали (к 1 января 1854 г., по данным МВД, в опеке находилось 193 имения, а некоторых ссылали в Сибирь), но многие ли попадались? МВД в 1848 г. сообщает, что смоленские крестьяне за свои жалобы «ближайшему начальству… подвергались… полицейскому наказанию, а о жалобах их губернатор поставлял секретно на вид местным предводителям дворянства».

И проблема ведь не только в отдельных эксцессах, а в самой системе, где одни люди являлись собственностью других, и телесные наказания, не доходившие до смертоубийства, были узаконенной повседневной нормой. По подсчётам американского историка Стивена Хока, в одном тамбовском имении князей Гагариных «в течение двух сельскохозяйственных лет — с сентября 1826 г. по август 1828 г. включительно — порке подверглось по крайней мере 79 % взрослого мужского населения, причём 24 % — более одного раза», что сопоставимо с количеством порок на плантациях американского Юга[595].

К розгам прибегали даже вполне гуманные помещики. Так, А. И. Дельвиг вспоминает о сборе недоимок в нижегородском имении своего тестя Н. В. Левашова: «Старшины приносили оброчные деньги, которые могли собрать с крестьян… и приводили с собою тех недоимщиков, которые мало или ничего не уплатили… Тех и других, по приказанию бурмистра, бывшие при конторе рассыльные из крестьян секли розгами и весьма сильно, особенно последних, которые часто во время наказания, чтобы избавиться от дальнейшего сечения, вынимали из сапога немного денег, и когда их снова принимались сечь, уплачивали ещё несколько рублей, ими запрятанных в одежде. Вопли подвергавшихся сечению доходили часто и до господского дома, стоявшего недалеко от конторы, в которой происходили экзекуции. Эти еженедельные сечения мне крепко не нравились. Не могли они нравиться и тестю моему, человеку чрезвычайно доброму и жившему многие годы в обществе декабристов, а потом Чаадаева и других лиц, отличавшихся хорошим образованием. Но деньги были крайне нужны, недостаток в них был тем невыносимее, что все считали тестя моего богатым человеком, как он и сам считал себя, других же средств к более исправному получению оброка он не видал и потому свыкся с этим еженедельным сечением». П. А. Кропоткин, рассказывая о том, как его отец велел дать сто розог дворовому человеку за разбитые тарелки, добавляет: «А между тем отец мой был не из жестоких помещиков. Наоборот, слуги даже и мужики считали его хорошим барином». Земский деятель В. М. Хижняков, вспоминая, какое тягостное впечатление на него, ребёнка, производили еженедельные (субботние) порки крепостных в имении его родственников, отмечает: «Они [дядя и тётя] были добрые люди, и я не помню, чтобы в обращении с прислугой и рабочими они прибегали к физическим воздействиям. Но они признавали необходимость и спасительность розги».

С другой стороны, постоянный фон вроде бы тихой и стабильной николаевской эпохи — покушения на жизнь помещиков со стороны крепостных. По данным МВД (привожу только некоторые цифры), в 1837 г. было убито 12 помещиков, в 1840-м — тоже 12, в 1842-м — 15, в 1843-м — 11, в 1848-м — 8, в 1853-м — 10. Одно из таких убийств ярко описано М. П. Погодиным в письме Н. В. Гоголю от 6 мая 1847 г. (этот случай, произошедший в 1846 г., упомянут и в отчёте МВД): «В Калужской губернии один [помещик] (Хитров [точнее, Хитрово]) блудил в продолжение 25 лет со всеми бабами, девками — матерями, дочерьми, сёстрами (а был женат и имел семейство). Наконец какая-то вышла из терпения. Придя на работу, она говорит прочим: „Мне мочи нет, барин всё пристаёт ко мне. Долго ль нам мучиться? Управимся с ним“. Те обещались. Всех было 9, большею частию молодые, 20, 25, 30 лет. Приезжает барин, привязал лошадь к дереву, подошёл к женщине и хлыстнул её хлыстом. Та бросилась на него, прочие к ней на помощь, повалили барина, засыпали рот землёю и схватились за яйца, раздавили их, другие принялись пальцами выковыривать глаза и так задушили его. Потом начали ложиться на мёртвого и производить над ним образ действия: как ты лазил по нас! Два старика стояли одаль и не вступались. Когда бабы насытили свою ярость, они подошли, повертели труп: умер, надо вас выручать! Привязали труп к лошади, ударили и пустили по полю. Семейство узнало, но не рассудило донести суду, потому что лишилось бы десяти тягол (оно было небогато), и скрыло. Лакей, рассердясь на барыню, прислал чрез месяц безыменное письмо к губернатору, и началось следствие. Девять молодых баб осуждены на плети и каторгу, должны оставить мужей и детей. Как скудна твоя книга [„Выбранные места из переписки с друзьями“] пред русскими вопросами!»

И это только удавшиеся покушения! Кроме того, бывало, крепостные в отместку подвергали хозяев ответным поркам. Например, в 1849 г. «[в] Орловской губ. четверо дворовых людей… помещика капитана Акатова высекли своего владельца ременным арапником, дав ему 30 ударов…» (из отчёта МВД). И, наконец, множество бунтов, которые часто приходилось усмирять с помощью воинских команд. Самый кровопролитный произошёл