Шрифт:
Закладка:
<…>
Уж если Вы про Христа мне пишете невесть что, то право же S является лишь наивностью. Да, и хорошо, что Вы наконец-то поняли, что такими опытами столь же мало можно познать сущность S, как если бы для исследования сущности брака я пошел в веселый дом. Какое это имеет отношение к браку? Конечно, никакого. Так же и S. Теперь возвращаюсь к себе, к Вам, к нам обоим. Осуждаю ли я Вас? Да, право же нисколько, хотя пожимаю плечами, как это Вы до опыта не знали такой простой истины, что S не в том, «что делают матросы» [С. 20].
Для православного христианина утверждение Флоренского, что именно в области содомии лежит путь к высшему единству людей и, далее, — к «откровениям <…> божественного порядка», несомненно, звучит не менее богохульственно, чем розановские обвинения в адрес Иисуса Христа и святой Церкви в целом.
Примечательно, однако, что в личности самого Розанова Флоренский, при всей декларативной его фаллоцентричности, не видит ничего гомоэротического, никакой «S». Напротив, по его мнению, психофизическому облику Розанова не хватает маскулинности:
Ваше лицо, Ваш голос, Ваша манера мыслить, Ваше отдание себя случаям и мгновениям это все так типично для женщины и так несообразно с мужским характером. Вы пишете мне об интересе к φαλλόςу <фаллосу, греч.>. Но знаете ли, Василий Васильевич? Я и без Вашего письма знаю о том. Ваш интерес бесконечно значительнее, чем Вы представили это мне и, даже, чем Вы доводите до своего сознания. Φαλλός есть источник Вашего пафоса и Вашей глубины. Я не скажу, чтобы это была «S». Нет, это просто бабность.
<…> мы с Вами органически, «фаллически» не можем понять друг друга, или, лучше, Вы не поймете меня. Ваш интерес я понимаю. Но Вы не понимаете интереса к мужчине с точки зрения мужчины же (а не женщины, как это делаете Вы). Символически это греческая скульптура. Меня она мучает сладкою болью с самого детства. Вы же чужды ей. Вы понимаете φαλλός, но не понимаете «лампад» Теперь я делаю скачок. Боюсь, Вы смешаете два слоя моих мыслей и отождествите последний шаг с предыдущим. Это было бы искажением мысли. Но дело вот в чем. Вы потому же не понимаете и Христа. Вы хотите фаллос’а, а не «лампады». Есть же «святая плоть», в которой очищенным дается то, пред чем Платон хотел ставить (и, конечно, ставил, этого нельзя не видеть) лампады. Христос есть святая плоть, святыня + плоть, плоть + святыня, плоть-святыня. То, что манит в греческой скульптуре, совсем по-иному, совсем неприводимо рационально к этому, явилось выраженным полностью во Христе. Я не хочу говорить догматически, передаю просто то, что чувствую. А именно: Христос не «идеал» и не «идея», а плоть. Но эта плоть, живая плоть свята, пресуществлена. Если смотреть на статую греческую, то ясно и решительно знаешь, что переживаемое при этом созерцании отлично как от области «половой», физической, чувственной, так и от эстетики, приятного, «прекрасного». И то, и другое есть субъективность и только субъективность, «мое», щикотка. Статуя же в себе прекрасна, существует прежде всего в себе и для себя; она реальность. Вот, и Христос есть ens realissimum существо всереальнейшее, и притом так воспринимается. Он в себе прекрасен и в себе реален. Люди пред Христом кажутся пустыми не в смысле моральной оценки, а в смысле онтологической характеристики. Только во Христе я вижу, чувствую, щупаю, вкушаю реальность, «транссубъективное», а зачатки этой реальности нахожу в греческой скульптуре. Вы, как женщина, думаю и не поймете, что такое реальность: женщины живут в сфере субъективной. Но меня мучила потребность в твердой опоре, в плоти, и плоть я нашел, нахожу во Христе.
Что же это? Может быть «S»? Скажу Вам, Василий Васильевич, в знак своей приязни, что я не думаю о том, что это «S» ли, или что иное. Ни полицейских, ни психиатрических терминов я не боюсь. Со Христом мне хорошо, потому что Он дает мне святую плоть. А больше мне ничего не нужно.
Религия общечеловеческая (исключаю христианство) есть переживание горняго в дольнем, трансцендентного в имманентном, потустороннего в посюстороннем. Вся действительность может быть переживаема как символ горняго, но те моменты, точки, условия и орудия, в которые и при которых и которыми горнее входит в дольнее или выходит из дольнего суть объекты религий по преимуществу. Первый из этих объектов рождение и все с ним связанное. Это вхождение потустороннего в посюстороннее. Второе смерть, выхождение посюстороннего в потустороннее. Переживание мистической стороны рождения концентрируется в фаллос'е. Переживание мист. стороны смерти концентрируется в жертве. Всякая жертва есть victinia vicaria, жертва заместительная. Всякий фаХХос; есть фаллос (фаХХоф vicarius, фаллос заместительный. Но замещение идет далее. Семя вот сущность фаллоса; кровь вот сущность жертвы. В семени жизнь, в крови душа. Семя сома (ущмб), тело (но не как материя, а как форма); кровь психе (фихп) Кроме семени и крови все на свете скучно и все предназначено только для обслуживания того и другой. Рождаемся, чтобы умереть. Умираем, чтобы (б. м.) родиться. То, что между рождением и смертью, то, что между семенем и кровью это изолирующая прокладка, мешающая соединению +электричества с — электричеством. Но ни рождение, ни смерть не удовлетворены, ибо они друг для друга, а не в себе и для себя. Они только тогда могут быть достаточными, когда одно есть другое, а другое первое. Только в вечном единстве рождения и смерти, семени и крови, может быть высшее, ценное. Семя плоть, кровь святость. Семя кровь святая плоть. Рождение-смерть вечность и полнота. Отвлеченно логически эта
