«До свидания» она так и не сказала.

Глаза Киля все это время внимательно вглядывались в пустоту, словно он видел там нечто, недоступное другим. Он долго просидел так, прежде чем обратить взор на Морьету:

– Ты умеешь рисовать?

– Хуже многих лейн, но живопись – одно из искусств Сьены.

– Ран ил Торнья, Тарик Адив, – назвал он. – Я хотел бы знать, какова их наружность.

Каден, ухватив его мысль, бросил на кшештрим острый взгляд:

– Ты думаешь?..

Киль кивнул:

– В Мертвом Сердце ты рассказывал, что в вашем монастыре появлялись ак-ханаты, а это говорит о причастности моих соплеменников.

Морьета задумчиво свела брови – и кивнула:

– Думаю, я сумею похоже изобразить обоих, но это потребует времени.

– Адива нарисую я, – вызвался Каден.

Он просто хотел скоротать время за привычным занятием и, когда Морьета проворно достала принадлежности, еще некоторое время сидел с кистью в руках, уставившись на пергамент. Казалось, он целую жизнь не видел ничего столь простого и открытого, как чистый лист, – даже больше жизни, а бесконечные часы, что он просиживал на каменных скамьях Ашк-лана, ему просто пригрезились. Наконец он опустил кисть в фарфоровую чернильницу.

Когда ворсинки заскользили по дорогому пергаменту, в голове словно распустился стянувший мысли узел. Впервые после бегства из Костистых гор Каден погрузился в знакомый ритм: смочи и отожми кисть, без усилия веди ею по листу, плавно, легко поворачивай пальцы и запястье. Он выпустил из сознания мысли об Адер и Аннуре, тревоги о Нетесаном троне, слабеющие уколы боли за отца. Вместо всего этого он наполнил голову образом мизран-советника: повязка на глазах, копна волос, выступ подбородка. После первых мазков он перестал даже видеть в нем человека. Осталась игра света и тени, впадин и выпуклостей, и передающие их чернила на светлом листе. Он поймал себя на том, что добавляет к почти законченному рисунку детали – подробности, без которых можно было обойтись: твердый воротничок, горы за спиной, – и, только когда добавить стало нечего, нехотя отложил кисть.

Киль встал и всмотрелся в его рисунок:

– Нет, его я не знаю.

– Я сейчас, – сказала Морьета, поглядывая на Кадена поверх своей работы. – Где ты выучился рисовать?

Каден покачал головой. Объяснения представлялись тяжким трудом – как выворачивать из земли камень, который не за что ухватить. Лейна бросила на него еще один исполненный любопытства взгляд, а потом красноречиво пожала плечами:

– Вот, я закончила.

Морьета развернула рисунок так, чтобы всем было видно: смелыми мазками она изобразила волевой подбородок, высокие скулы, приоткрытые в улыбке губы и ровные зубы за ними. Каден ожидал увидеть суровое лицо наподобие Мисийи Ута или Экхарда Матола – лицо военного, чьи мысли полны тактических соображений и крови. Но у Морьеты ил Торнья вышел, скорее, веселым хитрецом – вот-вот расхохочется.

– Не похож он на кшештрим, – хмуро заметил Каден.

– Кшештрим? – захлопала глазами лейна. – Ты с ума сошел!

Напоровшись на взгляд Кадена, она потупилась и склонилась, едва не коснувшись лбом стола:

– Тысяча извинений, ваше сияние…

Каден остановил ее движением руки, потому что почувствовал, что Киль рядом с ним замер.

– Выражение лица обманчиво, – негромко, но уверенно проговорил тот. – За тысячу лет он выучился улыбаться.

У Кадена захолонуло сердце. Он резко обернулся:

– Ты его знаешь?

Кшештрим молча кивнул. Несколько мгновений все переводили взгляд с Киля на лист пергамента и снова на Киля.

– И?.. – не выдержала наконец Тристе.

– У него, как и у меня, было много имен. Первое – Тан-из.

– Зачем он убил моего отца? – требовательно спросил Каден. – Отчего ненавидит род Малкенианов?

Киль обратил к нему глаза-колодцы:

– Ненависть – дитя человеческого сердца. Мы, породившие вас, чужды Маату. Тот, кого ты зовешь Раном ил Торньей, ненавидит тебя не более, чем ты мог бы ненавидеть камень или небо.

– Тогда чего он хочет?

– Он, – взвешивая каждое слово, ответил кшештрим, – хочет того же, чего хотел всегда. Победы.

– Победы над кем?

– Над вашим родом.

– Ну так он к ней близок, – буркнул Каден. – Аннур он, судя по всему, более или менее держит в руках.

Киль поджал губы и сокрушенно покачал головой:

– Ты не понимаешь. Победа для ил Торньи не в том, чтобы украсить себя венцом или воссесть на какой-нибудь трон.

– Этот не какой-нибудь трон, – напомнил Каден. – Аннур – могущественнейшая в мире империя.

– Аннур – бабочка-однодневка.

– Сотни лет правления – для тебя один день?

– Да, – улыбнулся Киль. – Цели ил Торньи простираются глубже. Он продолжает войну, которую мы поручили ему тысячи лет назад.

– Когда же он ее закончит?

– Когда вас не останется.

– Чем ему помешали Малкенианы? – спросил Каден.

Историк нахмурился:

– Ты не понял меня, Каден. Я имею в виду всех вас.

– Весь Аннур? – ужаснулся Каден.

– Все человечество.