в наши дни широко развернута И. Буниным. Но в отличие от своих предшественников Б. Ширяев смотрит на «оскудение» не как на гниение трупа, но скорее как на естественное, не лишенное своеобразной красоты, умирание выполнившего свою жизненную задачу организма. В том, что прошло в 33-й тетради, нет грязи и смрада, нередко сопутствующего другим авторам, разрабатывающим ту же тему. С интересом ждем дальнейшего ее развития.

Е. Яконовский дает продолжение своего романа «Солнце задворок». Смелая, сочная кисть у этого художника слова. Действие романа развертывается на фоне эмигрантской нищеты, внешне-бытовой грязи, приниженности беженского житья, но автор умеет найти и здесь подлинные перлы глубоких и прекрасных человеческих чувств и переживаний. Будучи безусловным реалистом, он показывает страдание не как уродство, искажение, падение человеческого духа, но как очищение его, как проявление его высших начал, стимулирующих устремление к Добру. В раздавленном жизнью эмигранте, грязном пьянице, он умеет показать то высокое и прекрасное, зерна чего сохранены в глубинах его души, дают всходы и расцветают, согретые порывом глубокой любви к чужому ребенку покинувшей его женщины. Не обвиняя в подражательности, отметим созвучие Е. Яконовского традиции русского психологического романа, заложенной Ф. М. Достоевским.

В отделе воспоминаний не только привлекает внимание, но приковывает его к себе очерк А. В. Тырковой-Вильямс «Тени минувшего». С никогда не покидающей эту писательницу и мемуаристку правдивостью, А. В. Тыркова-Вильямс рассказывает в этом очерке об интересном эпизоде в жизни русской предреволюционной интеллигенции – демонстрации в Петербургском театре Суворина против поставленной там якобы юдофобской пьесы «Контрабандисты». Интересен сам факт, но еще более интересны и те фрагментарные литературные комментарии, которыми обильно и талантливо снабжает А. В. Тыркова-Вильямс свои воспоминания. Тема расширяется, и из-за эпизода выступает общественное явление во всей его полноте. Автор абсолютно беспристрастен. Обвинить А. В. Тыркову в стремлении оплевать, охаять свое поколение, своих единомышленников было бы полнейшей нелепостью, но вместе с тем ее правдивый рассказ показывает с потрясающей ясностью всю уродливость мышления и общественного поведения интеллигентской молодежи того времени, да и не только молодежи, но и ее зрелых руководителей, показывают и какую-то скрытую руку, направлявшую это поведение.

Очень интересен и разнохарактерен отдел «Дела и люди». Много ценного и в других разделах. В общем, в 33-й тетради «Возрождения» чувствуются какие-то новые веяния, и мы, постоянные читатели этого очень ценного для русской зарубежной общественности журнала, можем лишь пожелать их дальнейшего развития.

Н. Удовенко

«Наша страна», Буэнос-Айрес,

17 июля 1954 года, № 235. С. 7

По страницам журналов

I

Начнем с самого толстого – с «Нового журнала», в объемистой утробе которого читатель рассчитывает найти самое ценное, самое актуальное из периодики зарубежья. Но, увы! Он находит там лишь давно уже переваренную им самим пищу для ума, только продукцию мышления дореволюционных поколений, которой вряд ли с большей для нее пользой питалась русская интеллигенция канувших в прошлое времен. Те же и то же. Наибольшим «новатором» в среде сотрудников «Нового журнала» выглядит сменовеховец Р. Гуль. Он отчасти созвучен текущему моменту: ведь просоветчики и агенты репатриации и теперь, в наши дни, призывают вкусить от благ советских достижений, к чему призывал он не так уж давно. Обособленно стоят имена М. Алданова и Б. Зайцева. Первый волнует читателя остротой скепсиса своих исторических характеристик, второй привлекает его мягкою нежностью осознанного и прочувственного увядания…

Последние тетради «Возрождения» (№ 33 и 34) воспринимаются читателем по-иному, чем «Новый журнал», и даже иначе, чем предыдущие выпуски самого «Возрождения». Запах нафталина, в котором хранились «чистые ризы российской демократии», постепенно выветривается. В оглавлении несколько новых, заинтересовывающих читателя имен и даже, – что было абсолютно невозможно в нафталинные времена журнала, – большая статья о народно-монархическом движении и его основоположнике И. Л. Солоневиче, замкнутом до того «второю цензурой» «прогрессивного» крыла зарубежья в круг замалчивания. Эта статья без подписи, что позволяет считать ее выражающей точку зрения редакции, взгляды которой на этот раз лишены той обычной злобности, с которой произносят штампованные «прогрессисты» ненавистное им имя И. Л. Солоневича. Читатель находит в ней вполне корректную и обоснованную со своей точки зрения полемику против резких суждений Ивана Лукьяновича о значении эпохи Петра I и о личности его самого. Полемика эта не нова, так же как и взгляды Ивана Лукьяновича. Они были высказаны еще славянофилами первой генерации – и тотчас же встретили ожесточенные возражения в среде западников. Далее – легкий полемический выпад против Б. Ширяева. Автор статьи правильно признает его последователем и сторонником исторической схемы Н. Я. Данилевского, но ошибочно обвиняет обоих в секуляризме. И Данилевский утверждает религиозное сознание, как основу своих культурно-исторических типов, и Ширяев следует ему, подтверждая свои историко-политические концепции образами своих беллетристических произведений. В целом эта статья даже дружественна, а не враждебна народно-монархическому движению.

Несколько статей Н. Андреева[166], объединенных под общим заголовком «Заметки читателя» (кстати, из текста ясно, что не читателя, а профессионального критика), возбуждают некоторое недоумение. В первой из них, правильно озаглавленной «Дважды два – четыре», автор доказывает неоспоримую истину, что русской эмиграции есть, что сказать, что ее голос должен звучать и что «дерево эмигрантской литературы рубить не стоит». Всё это ясно и доказательств не требует. В другой же статье, озаглавленной «Заповедник», Н. Андреев изо всех сил, но тщетно старается убедить читателя в ценности шутовского косноязычия А. Ремизова и в ней же признается, что книги Ремизова читатель зарубежья не берет даже в руки – продается всего по сорок экземпляров из издания. Таким образом, в первой статье, критик утверждает не требующее доказательств, а во второй пытается доказать свои взгляды без подтверждений.

В литературно-художественном отделе внимание читателя привлекают к себе прежде всего повести Е. Яконовского «Солнце задворок» и Б. Ширяева «Последний барин». Автор первой из них, безусловно, глубокий и тонкий психолог, улавливающий едва заметные извивы душевных настроений и мастерски, без аффектации и подмалевки, показывающий их читателю. Повесть Б. Ширяева вызывает иные эмоции. В ней чувствуется свежесть липового цветения старых помещичьих садов средней России, ощущается красота угасания последних «дворянских гнезд», но автор рассказывает о ней без надрыва и даже без сожаления к ушедшему. Сменяются времена, сменяются песни. Всё течет, как должно тому быть. Но «сегодня» не должно заслонять собою зарю ушедшего «вчера». Об этих авторах говорят. Они близки читателю.

Лирический же этюд Г. Пожедаева[167] «Четыре ветра» узко объективен и в силу этого слабо воспринимается читателем.

Ю. Трубецкой[168] заканчивает свою повесть «Нищий принц» ярко вырисованной ям картиной быта халтуристов литературы в начале НЭПа. Данные им меткие характеристики вполне созвучны картинам и образам, набросанным Г. Ивановым в его